— А как он ловко осадил твою мамочку, — усмехается тетя, откинув голову назад и вновь зажмурившись. Думаю, из всего, что произошло за ужином, ей понравился именно этот момент.
Я пожимаю плечом, едва подавив желание улыбнуться. Что же, мне тоже понравилось. Впервые за долгое время я увидела, как маска на лице моей матери дала трещину, и ее настоящие чувства наконец-то показались. Жаль, что недолго. Но мне бы и по такому поводу ликовать, однако на душе кошку скребут.
— Я, наверное, спать пойду. Устала очень.
Тетя машет рукой, отпуская меня. И пока она не передумала, выскальзываю из гостиной и тороплюсь поскорее добраться до своей комнаты. Там, прикрыв дверь, выдыхаю.
Два дня. Два чертовых дня отняли у меня столько сил, сколько я не потеряла за последний учебный год. Нет. Находиться рядом с мамой я не могу. Она, словно черная дыра, притягивает меня, но стоит оказаться рядом, как прочь улетучиваются мысли, силы, желания. Я становлюсь пустой и слабой.
Я так больше не могу.
Пожалуй, нужно торопиться и проваливать из этого города, пока очередная семейная встреча не размазала меня, как каток по асфальту.
Стягиваю свой серый безликий сарафан, переодеваюсь в домашние брюки и майку и отправляюсь заниматься приготовлениями ко сну, когда ловлю себя на том, что руки сами тянутся к телефону.
Арсений. Видеть его на фотографии — одно дело, но быть рядом, чувствовать легкий запах парфюма и сигарет — другое. Вновь просматриваю его открытые профили, снимки, которые он постит чуть ли не каждый день, и понимаю, что хочу так же. Хочу вот этот мир с картинки, а не эту серую унылость, в которой проживаю день за днем. Почему кому-то везет, и он волен делать все, что вздумается? Почему я должна выбивать отличные оценки кровью и потом, не спать ночами, лишь бы сдать экзамены на высокие баллы, и все равно не получить одобрения? Что я делаю не так?
С ненавистью отбрасываю телефон на кровать и прикладываю к лицу ладони. Чувствую кожей влагу — я опять плачу.
— Ну, сколько можно?! — рычу сквозь зубы и, подскочив, бегу в ванную комнату. Мою лицо, тру глаза, пока не успокаиваюсь. Хватит. Я устала быть слабой девочкой.
Устала соответствовать чьим-то стандартам. Но легко признать свои ошибки, а вот исправиться…
С дурными мыслями я засыпаю, чтобы вступить в новый день все той же покорной Эллой, которая должна всеми силами стараться быть той, кого хотят видеть. Чтобы однажды вырваться из замкнутого круга, в который меня давным-давно, еще грудничком, посадила собственная мать.
Женщина, которой на меня наплевать.
Следующий день проходит точно так же, как и предыдущий. Я занимаюсь рутиной, хлопочу по дому и готовлю платье для выпускного, до которого осталось совсем чуть-чуть, когда на наш тихий дом обрушивается настоящий ураган. И будь я готова к этому, то не тряслась бы от волнения и страха, подслушивая чужой разговор под дверью.
Десять минут назад приехала мама. Вот так запросто явилась к нам без звонка и приглашения. Она ворвалась, едва не снеся тетю, которая была шокирована ее появлением не меньше, чем я.
— Оля, какими судьбами? — Тетя всегда берет себя в руки быстрее, чем это может показаться.
— Нам нужно поговорить, — без приветствий отвечает мама.
Я застываю в коридоре, став случайной свидетельницей их безмолвной перепалки. Они уже ругаются, хотя только смотрят друг на друга. Я же не верю глазам, наблюдая маму здесь. Как же редко она бывала в этой квартире, доставшейся им по наследству от моей любимой дорогой бабушки. Я прижимаюсь к стене в надежде, что мама не заметит, но она все равно словно чувствует меня, поворачивает голову и кивает. Впервые, что ли… А потом вновь отворачивается и смотрит на тетю.
— Марин, надо поговорить. Срочно.
Тетя усмехается. Она видит то, что не вижу я, и хватается за это. Вонзает острые коготки, давит, углубляя раны, и продолжает победоносно улыбаться.
— Поговорить нужно тебе, а не мне, — пожимает плечами. — А мне нужно выпить чаю.
— Вот и поговорим на кухне, — шипит мама, заметно нервничая. Не помню, когда она так бесилась.
Да я, если честно, вообще не помню, когда она приходила сюда в последний раз. Наверное, мне было лет десять, и тогда я переболела ветрянкой. Нет. Не тогда. Она не приходила. Прислала только пакет с фруктами и какую-то куклу. В десять лет я уже не играла в куклы.
— Ну ладно, идем, — отвечает тетя так, будто делает младшей сестре одолжение. — Поговорим, если уж так надо.
Развернувшись, она направляется туда, где стою я. Быстро кивает мне, словно что-то хочет сказать, но я настолько шокирована внезапным появлением матери у нас дома, что туго соображаю. Она замечает мою озадаченность и кладет руку на плечо.
— Элла, занимайся дальше своими делами, — говорит тетя, и я наконец-то могу обрести почву под ногами. Киваю и проскальзываю в ванную комнату, которая граничит с кухней, куда направляется тетя, а следом вышагивает мама, надменно вздернув острый нос.
Слышу, как кто-то из них закрывает дверь.
Мне бы уйти. Мне бы заняться своими делами, как и сказала тетя, но я не могу сдвинуться с места. Не знаю, в курсе ли мама, что дом старый, стены тонкие, и я все слышу. Помнит ли об этом тетя, которая не отправила меня, например, в свою комнату, а позволила зайти сюда?
Я разрешаю любопытству взять верх и прижимаюсь ухом к стене. Там, где все слышно.
— И что тебя привело в мою скромную обитель? — театрально спрашивает тетя, и я даже представлю, как она взмахивает руками, закатывает глаза и выдыхает.
Она не мечтала о карьере. Она не грезила голубым экраном или подмостками знаменитых театров. Вся ее игра — кривлянья для сестры. Мол, смотри, как я умею. А мы ведь родня, мы ведь так похожи. Это ты так выглядишь на сцене или в кино. Ты и я — одно целое. Примерно так я читаю этот посыл, представляя выражение мамы. Она злится, но не скандалит. Она пришла сюда не просто так, и значит, ей нужен этот разговор, даже если он никому не понравится.
— Будешь чай? — продолжает вопрошать тетя и, судя по звуку, подходит к плите и берет чайник. Звенит посуда. Она достает чашки.
— Нет, не буду.
— Оль, ты же пришла в гости, — хмыкает тетя, — так что угощайся. Это ведь и твой дом.
Я закатываю глаза. Опять начинается. Квартира после смерти бабушки была завещана обеим дочерям. И тетю злит тот факт, что мама так и не отдала сестре долю. А я здесь и вовсе на птичьих правах нахожусь. Мне до сих пор неясны причины, зачем маме нужна здесь доля. У нее собственная квартира в центре города. Огромная, стильная и жуть какая дорогая (мне об этом тетя рассказывала много-много раз). Мы же ютимся в трехкомнатной панельке на окраине. Так далеко, насколько это возможно, чтобы не пересекаться, живя в одном городе. Будто два разных мира.
Впрочем, так было всегда.
— Не начинай, — отвечает мама. — Я пришла сюда поговорить о другом.
Уверена по многозначительной паузе — тетя изумленно изгибает брови, всем видом показывая свою заинтересованность. Поругаться из-за доли не получится, зато на другой теме, столь важной для мамы, тетя оторвется. Я даже предвкушаю, чем все закончится. Мама психанет и сорвется, убежит из родительского дома и еще лет пять здесь не появится. Тетя весь вечер будет пить вино, посмеиваться над своей глупой сестренкой и наставлять меня на путь истинный.