- Конечно, пришлось несколько ослабить фланги, так сказать, - как бы между прочим заметил Спиридович. - Не занимать же весь театр только нашими людьми?..
Он лишь пожал плечами. Что ж. Те, кто должен, делают, что должно, как и всегда. Пускай. Надо дождаться антракта и переговорить с государем...
Зал от музыкантов отделял высоки деревянный барьер. Вдоль него прохаживались свитские и министры, беседовавшие друг с другом. Они то и дело бросали на него взгляды. Кое-кто даже приближался было, но, поймав на себе его взгляд, отходил. В такие минуты лучше не отрывать от размышлений.
- Велите подать автомобиль после окончания антракта. - обратился он к адъютанту.
- Но, Ваше...
- Мне здесь ничего не угрожает. А даже если бы угрожало...Вскоре во мне не будет никакой нужды, - он замолчал ненадолго.
Молчание его окончилось протяжным вздохом.
- Не бойтесь, вряд ли кто-то обратит внимание на это нарушение инструкций. Идите же. Не хочется задерживаться здесь надолго...Идите, господин капитан. До фойе недолго идти...
Он остался один. Вокруг словно бы возникла пустота. Да, как, в общем-то, было и всегда...Но только сейчас он чувствовал себя одиноким и слабым, как никогда прежде.
Разве только случайные люди оказывались поблизости. Вот и этот театрал, судорожно прижимавший к себе программу, оказался рядом. Он взглянул...В глазах...Неужели?!
Он успел подняться, когда "театрал" отбросил в сторону программку и направил браунинг на него.
Что у него оставалось? Только - взгляд. Только два тихих слова, которых никто не услышал в гуле полного людьми зала:
- Не запугаете.
Два слова.
И - два выстрела. "Театрал" выстрелили дважды и повернулся спиной к оседавшему на кресло премьера.
- Задержите его, - тот успел отдать приказ.
Убийца будто бы и не понял, что же сейчас сотворил. Он проулочным шагом удалялся. А потом почувствовал удары, обрушивавшиеся со всех сторон...
А он...Он посмотрел на царскую ложу. Государь смотрел ему в глаза. Сил хватило на то, чтобы перекрестить самодержца. Тот кивнул в ответ. Понимающе. Наверное, только двое на свете понимали смысл этого жеста. И потому были спокойны. А больше не понял никто и никогда. И потому сходили с ума, кричали, вопили...Но те двое - они-то были спокойны. Чересчур спокойны для одного умирающего и одного обречённого на гибель...
Подбежал профессор Рейн.
- А, голубчик...Прошу Вас, - он снял китель, чтобы облегчить перевязку.- А этого я попросил задержать...
- Тише, не говорите ничего. Не тратьте силы!
Он был невероятно бледен. Кровь вовсю брызгала из повреждённой артерии на правой руке. Через секунду мундир профессора заалел. На правой стороне расплывалось пятно крови.
Он поймал взгляд Рейна.
- Что скажете, доктор? Мне остался день или два? - в этом голосе звучала холодная решимость. И, может быть, горсточка печали.
Профессор не ответил. То, что он видел, могло внушать что угодно, но только не оптимизм. Если бы ранение было только в руку...Или в голову...Но живот! Это же чревато некрозом кишок. Вся эта гадость будет отравлять организм, а там...
Наконец, подоспевшие офицеры и "штатские" смогли вынести его подальше отсюда.
Их провожал "Боже, царя храни!" , которым грянул оркестр. Монарх не пострадал. Но последняя надежда монархии?..
Температура постоянно скакала. Жар, едва спав, вновь возвращался. Реальность разрывалась на мельчайшие клоки. Жар спал. Он помнил лицо хирурга. Тот протянул ему пулю. Наверное, в таких случаях принято радоваться? Но он хранил молчание. Несмотря на то, что забытье побеждало реальность, он всё ещё мог управлять своими собственными мыслями, своим духом. И он...он примирился с тем, что может быть. Точнее - с тем, что будет. Вряд ли ему удастся выжить.
Он вновь впал в забытье. Чёрные тени мелькали вокруг. Какой-то жирный боров с человеческим, потрясающе знакомым лицом бегал вокруг постели и то радостно похрюкивал, то визжал будто резаный. А скрюченный скелет с истлевшей ветошью, едва ли прикрывавший белые как снег рёбра, клацал клыками. Сквозь зубовный скрежет доносилось: "ответственность...Доверие...Доверие...Министерство...Правительство...".
Но вот гигантская чёрная воронка разверзлась под кроватью и поглотило всё вокруг. Мир стал тьмою. И только одно яркое пятно кружилось в сумрачном водовороте. Лицо, забранное в хирургическую повязку. Вон значит она какая - смерть...
- Пётр Аркадьевич! Вы меня слышите? Опасность миновала, Пётр Аркадьевич! Всё будет хорошо!
Смерть была невероятно оптимистичной, в этой повязке и с такими радостными глазами. А потом пропала и она...
Глава 1
Последствия ранения сделали то, чего не могли сделать многие годы его враги: некогда великого премьера отправили на покой. Сперва он даже немного порадовался. Отдых! Долгожданный отдых! Одно только мешало: охрана. Высочайшим повелением приказано было охранять Петра Аркадьевича от будущих посягательств, ведь он стал своего рода магнитом для эсеров. Ещё бы, выжить после стольких покушений! Боевая организация от подобных людей не отстанет никогда. Так, во всяком случае, думали чины полиции. Особо упорствовали в сохранении надзора Кулябко, Спиридович и Курлов: на их плечи легла ответственность за несчастье. Думцы, в первую очередь Гучков, приложили все силы, дабы спустить собак на указанных лиц и обвинить их во всех смертных грехах вплоть до заговора против Столыпина. Тот лишь просил императора не сомневаться в преданности своих слуг и быстрее выяснить все обстоятельства покушения. Этим его шаги в политике и ограничились.
Он подолгу общался с Витте, своим товарищем по отставке. Бывало, они вдвоём сидели у окна столичного дола "графа Полусахалинского", разговаривая о грядущих судьбах страны. Едва прогремел выстрел в Сараево, как старый интриган Витте телеграфировал Столыпину с просьбой каким-либо образом повлиять на государя. Сергей Юльевич панически боялся начала войны с Германией, но ещё более он мечтал вернуться наверх.
"Государь знает, что делает" - коротко ответил Столыпин. Возможно, он более всех знал, что эти увещевания только худом отразятся на их авторах. Так и случилось. В покушении на Витте обвинили потом самих правительственных агентов. Столыпин выступили со страниц одной из правых газет с заметкой о глупости подобных предположений. А когда была объявлена мобилизация, пожертвовал значительную сумму на организацию медицинской части: уж премьер-то, при котором и создавалась военная программа, знал, что предстоит дальше.
Прочтя высочайший манифест о начале войны, Столыпин только горько усмехнулся. Вот что стало последствием отказа от его идея создать международный парламент...Вот они, последствия....Не дали стране двадцати лет мира...
Он не ждал, что его позовут - в отличие от интригана Витте. Тот приложил все усилия, чтобы вернуться. Сергей Юльевич даже просил как-то надавить на Кривошеина, былого подчинённого Столыпина, дабы тот как-то способствовал возврату графа. Но далее советов про просьбе самого Кривошеина дело не зашло.
Первые поражения принесли требования определённых кругов призвать Столыпина на былое место. Как и ожидалось, они не возымели какого-либо эффекта. После того, как была опубликована очередная речь Гучкова о том, что "именно его партия... всеми силами...за великого премьера...", Столыпин резко ограничил своё общение с лидером октябристов. Идею же создания военно-промышленных комитетов он принял как удар по авторитету власти. От этого веяло банкетной кампанией...А ещё Столыпин чувствовал...Нет, он даже видел, как верных людей убирают от императора одного за другим. Маклаков, Щегловитов, Сухомлинов...Волна против Трепова и Спиридовича, коего под занавес шестнадцатого года назначили ялтинским губернатором. Однажды государю удалось разрубить клубок, приняв на себя Верховное главнокомандование. Но, разрубив один, он завязал другой узел. Говорят, что по легенде тот, кто разрубил мечом гордиев узел, вскоре умирал. Сравнение это пробудило в Петре Аркадьевиче не самые лучшие мысли.