Муж приехал. Привез вещи. Я стояла в какой-то комнате с окном и одевалась. Я скинула все казенно-больничное и оделась в свое, индивидуальное. Сейчас мы с мужем покинем юдоль страданий и уйдем отсюда в другую жизнь. Мы будем вместе ждать ребенка, придумывать ему имя, покупать на базаре морковку и яблоки – антоновку, чтобы ребенок развивался в благоприятных витаминах.
Мой муж стоял рядом и улыбался. Улыбка у него была детская. Он, наверное, так же улыбался в детском саду.
Мы взялись за руки и пошли. Как мы шли… На десять сантиметров выше земли. Мы парили.
А вокруг – такая обыкновенная, городская, грязная весна, с пятнами солнца на тающем снегу.
Тетка в белом халате продавала капусту. Мы остановились и купили один вилок. Она взяла у нас деньги и вернула сдачу, и мы пошли дальше. Муж нес капусту, как приз.
Это был второй самый счастливый день. Я выиграла свое бессмертие. У моей дочери – такие же глаза. А у внучки – такой же смех и форма ногтей. Каждый несет в пространстве часть меня. И получается: «Нет, весь я не умру…»
Я отпраздновала свои два счастливых дня без фанфар. Первый раз – вымыла голову. Другой раз – купила вилок капусты.Нонна работала в театре. Получала роли – не первые, но и не последние.
Царенков был царь на уровне школы-студии. А дальше его власть кончалась. А просить он не умел и не хотел. У него были свои представления о достоинстве. Его ученики пробивались как могли. Кому-то везло, кому-то нет.
Нонна могла рассчитывать только на себя. Она так и делала.
Ей дали роль в пьесе о сталинских лагерях.
Нонна решила почитать соответствующую литературу. Чтобы понять героиню, надо иметь представление о времени, в котором варился данный характер.
Нонна отправилась к Понаровскому, у которого была хорошая библиотека. Там можно было найти все.
Перед тем как отправиться, она позвонила ему по телефону. Телефон оказался глухо занят. Значит, Понаровский дома. Быстрее доехать, чем дозвониться.
Тетя Тося передала для Понаровского пирожки с капустой. Нонна положила пакетик в сумку, а сумку через плечо – и так было легко и весело выбежать из дома в красивый зимний день. Заскочить в автобус, потом соскочить с автобуса. А потом подняться к Понаровскому на шестой этаж без лифта. А потом поговорить о роли, поискать нужную книгу, попить чай с пирожками… А потом играть роль и замирать, глядя в притихший зал, протягивать им сердце на вытянутых руках и напитываться энергией зала. Умирать и воскресать и после этого становиться всесильной и бессмертной. Хорошо…
Нонна позвонила в круглый звонок.
Понаровский открыл дверь, стоял смущенный и растерянный, будто обкакался. И не приглашал пройти.
– Я ненадолго. Можно? – смутилась Нонна.
Понаровский слегка пожал плечом.
– Может, мне уйти? – предложила Нонна.
Из комнаты вышла Лобода и сказала:
– Нет, нет, раз пришли – останьтесь. Нам давно пора поговорить.
Нонна сообразила, что Лобода – любовница Понаровского. Разница в возрасте 30 лет, но ничего. У Чаплина – разница в пятьдесят лет. Понаровский – не Чаплин, однако вдовец с трехкомнатной квартирой. А Лобода – из Харькова, ни прописки, ни кола ни двора, ни кожи ни рожи, один гонор.
– О чем говорить? – не поняла Нонна.
– Раньше вы были беременная, потом кормящая, вас нельзя было травмировать. А теперь ваш ребенок подрос, пора все поставить на свои места.
– При чем тут мой ребенок? – не поняла Нонна.
– При том, что я и Лева, мы любим друг друга. Мы – одно целое. А вы с вашей мамашей только терзаете его и уничтожаете. Он страдает. Отпустите его. Иначе он просто погибнет.
Нонна растерянно взглянула на Понаровского.
– Они здесь встречаются? – спросила она.
– Я здесь живу, – уточнила Лобода.
Значит, Понаровский пригрел бездомную парочку. Как когда-то он пригревал ее с Царенковым. Это его функция – дать приют бедным влюбленным. Вернее, бедному влюбленному Царенкову. Он был друг Царенкова. А Нонна наивно полагала, что он и ее друг тоже.
Нонна достала из сумки пирожки. Протянула Понаровскому.
– Вот, – сказала она. – Мама передала…
Понаровский взял пакет, пахнущий свежей выпечкой. Проговорил:
– Спасибо…
Ему было мучительно неловко.
Нонна повернулась и пошла прочь, потом побежала с шестого этажа на пятый, с пятого на четвертый. Она бежала, будто за ней гнались.
Понаровский выскочил на площадку, смотрел сверху, как она бежит. Весь лестничный пролет как будто наполнился ужасом. Понаровский боялся, что она сейчас перемахнет через перила и разобьется. Но ничего не случилось. Хлопнула дверь, ведущая на улицу.
– Она бросится под грузовик, – мрачно сказал Понаровский.
– Не бросится, – ответила Лобода.
– Ты жестокая.
– Мне надоело, как партизану, прятаться и ждать, когда придут и повесят.Нонна не помнила, как добралась до дома. Мать открыла дверь. Увидела дочь без лица.
– Что случилось? – обмерла тетя Тося.
– Мама, ты была права, – почти спокойно сказала Нонна. – Он болтун и бабник. Но это не все. Он подлец. У него уже три года постоянная любовница. Он живет с ней у Понаровского, которого мы считали нашим другом.
В прихожую вышел Царенков. Он был дома. Он понял все и сразу.
Тетя Тося тоже поняла все и сразу. Ее как будто ударили по ногам. Она упала на пол и стала стучать головой об пол, как будто хотела выбить из головы эту жуткую весть.
Одно дело, когда она сама придиралась к Царенкову. И совсем другое дело, когда это материализуется, становится реальностью. Измена, сплетни, радость врагов. Люди завистливы, и им становится хорошо, когда другим плохо. Но это не все. Нищета. Как они проживут на тети Тосину пенсию и зарплату артистки? Вот уж действительно «копеечки сиротские, слезами облитые…».Тетя Тося все стучала и стучала головой об пол. И это было страшно.
Снизу постучали по батарее. Это соседи протестовали против шума.
Нонна стояла бледная, как луна. И такая же безмолвная.
Царенков просто не знал – что ему делать. Он подбежал к тете Тосе и хотел поднять ее с пола, но тетя Тося укусила его за руку. Впилась зубами, как собака бультерьер.
Боль вывела Царенкова из оцепенения. Он стал действовать. Позвонил своему другу-врачу, описал картину и спросил: что делать?
– Вызывай машину, везите в психушку, – посоветовал друг. – Вы сами не справитесь.
Друг продиктовал нужный телефон.
Царенков набрал номер.
Приехали два здоровых бугая, один – врач, другой – санитар. Видимо, туда нанимали только физически мощных людей.
Тетю Тосю оторвали от пола, уложили на носилки и увезли неведомо куда.
Нонна не сдвинулась с места. На нее напал ступор.
Царенков удалился в комнату, сел в кресло и стал читать газету. Возможно, он просто смотрел в листки. Но это не имело значения.
– Ты нас бросишь? – спокойно спросила Нонна.
– И не подумаю, – сказал Царенков. – Я что, дурак?
– Но Лобода сказала…
– Мало ли что она тебе сказала, – перебил Царенков и перелистнул газетный лист.
Он сидел в доме и ото всего отпирался. Значит, Лобода приняла желаемое за действительное. Она ведь не знала, что имеет дело с бабником и болтуном. И все же выплыло неоспоримое: он изменяет ей уже три года и, оставшись наедине, поносит свою семью. Это предательство. Дом перестал быть крепостью. Это уже не крепость, а проходной двор.
Нонна пошла к ребенку. Он сидел на полу и складывал кубики.
Завтра с утра репетиция. Куда девать ребенка? Куда увезли маму? Куда ушла любовь?
Они были созданы друг для друга. А он взял и все разломал своими руками. И теперь сидит как ни в чем не бывало.
Утром Нонна узнала адрес психушки и поехала по адресу.
И попала в ад.
Палаты были без дверей, все на обозрении. Вонь. Нищета. И серые тени бродят и вскрикивают.
Нонне казалось, что пахнет серой, как в аду.
И вдруг сквозь это адское пространство Нонна увидела лицо своей мамы, худое, как у овечки.
Тетя Тося лежала тихонькая, смиренная, испуганная, как ребенок. И не моргала.