В 2000 году Мурманский 182-й искалечил ее сына Гену. Тоже на ее глазах. «Генка спешил на электричку, перебегал пути. Думал, что навстречу электричка ползет, а оказался скорый. Выломана височная кость, правый глаз выпал на щеку. Трепанация черепа, пластика, три года по больницам. «Поэтому и не взяли в армию, и специальности не получил», — вздыхает Анна Чеславовна. Генка халтурит в Москве на стройках, «но что заработает, то и пропьет».
А четыре года назад у Анны Чеславовны погиб старший сын Петя. Разбился в Москве на машине: отказали тормоза. «Полгода пытались выходить, а он все равно умер, — тянет Анна Чеславовна как-то растерянно. — Я думала, тоже сдохну, а надо же, живу еще». И теперь, когда Анне Чеславовне звонят по вечерам, она то и дело говорит: «Петя, здравствуй». А потом вспоминает.
Анна Чеславовна с мужем и сыном занимает только половину первого со стороны Москвы дома. А во второй живет местная сумасшедшая — Нинка, Нина Ивановна Смирнова. Ее родители тоже были путейцами, а потом умерли. И сейчас Нина одна.
То ли серое пальто, то ли плащ, то ли халат и розовый платок вокруг головы. В детстве Нина тяжело переболела менингитом. И теперь она орет на проходящие поезда: «Чего хотят?! Зачем ездиют?! Рельсы разгромить! Бомбу кинуть! Повесить и осудить!»
— Нинка, а че там наши соседи-цыгане делают? — подмигивая нам, спрашивает Анна Чеславовна.
— Известно чего! Жарят-парят! Обуваются— одеваются! — орет Нина.
— Нинка у нас — прокурор! — смеется Чеславовна.
— У меня камера есть! — вопит Нинка. — Видно, что тащат! Все цыгане тащат!
Половина Нины кажется другим домом. Спертый запах, груды тряпок по углам, пол устелен обрывками газет. Батареи банок: Нина их собирает и отмывает. Потолок в серых разводах — когда-то тут топилась печь. Сейчас не топится: нет дров, и Нина спит в одежде. На столе, на шкафу, под кроватью — стопки газет. Когда Нина получает свою пенсию 6200, она едет в Лихославль и покупает все газеты, которые найдет в киоске.
«На 700 рублей где-то. Знакомая в том киоске работает, на Нинку не нарадуется, — рассказывает Анна Чеславовна. — Кроссворды, спорт — все гребет».
Еще на столе стоят три свежих, очень красивых, с умом составленных букета. Все свободное время Нина собирает цветы.
Анна Чеславовна отдает Нине старые вещи и раз в две недели пускает ее помыться в свою баню. Хотя соседство, конечно, некомфортное: «Нинка ж не топит. Зимой стенка в спальне моей, что с ее половиной граничит, инеем схватывается».
— А дров вы ей не подбрасываете?
— Так все равно у нее дымоход забит!
Ложится Нина не раньше двух: «Хожу! Брожу! За каждым слежу!» — «Иногда спишь, а она стучит в окно бутылкой, — жалуется Анна Чеславовна. — Я ей: «Блядь, Нина, отъебись, голова болит». А она: «Пусти меня, поговорить хочу». Пускаю. А то совсем одичает».
А еще Нина часами следит за другими обитателями Шлюза — цыганскими детьми. Своих детей у Нины нет. И никогда не будет. Анна Чеславовна шепотом рассказывает, что «Нинка встречалась с одним и понесла, так мать ее в больницу в Тверь, а там все выскоблили и перевязали, чтобы ничего и никого больше».
Второй дом в Шлюзе нежилой. Здесь останавливаются рабочие, когда ремонтируют рельсы. Цыгане живут в двух домах с другого края платформы. Один дом занимают дед Николай и его русская жена Надя. В другом — большая семья: цыганка Лена, ее муж Саша и семеро детей — от года и девяти месяцев до семнадцати лет.
— Саша, Маша, Коля, Света, — начинает перечис лять Лена. — Тьфу ты, много их больно!
Она, подбоченясь, стоит в дверях дома. А ее чумазые дети невероятной красоты виснут на перилах, раскачиваются на заборах, бегают в высокой траве. У Русаковых нет ни огорода, ни сада, ни скотины. Заросшая полынью и крапивой земля.
— Чем кормимся? Халтурим. Муж по строительству, я кому огороды копаю. Да 4 тысячи детского пособия. Вот и весь наш бизнес.
Дети собирают грибы и валежник, ягоды и металлолом. В школу никто из них не ходит. «Какая им школа, если одна электричка в день!» — восклицает Лена. Лукавит: Русаковы только год назад переехали из Новгородской области, и школа там была. Просто «у нас это как-то не очень принято. Я сама только 4 класса имею. Учу их сама немножко». Читать и писать маленькие Русаковы не умеют. Кроме старшей, Маши, — она может написать свою фамилию. Вся стена дома исписана мелом: Маша тренировалась.
В доме есть телевизор, и все знания о мире за границей станции Шлюз дети черпают оттуда. Старшие, правда, бывали в Лихославле. В Москве не бывал никто. «Некогда мне с ними кататься!» — смеется Лена.