– Вы можете ехать по своим делам. Я возьму машину из отеля.
– У меня нет дел, – ответил Дальтон, выходя из автомобиля, – и я с наслаждением прокачусь по реке…
Отчаянно вопившие лодочники обступили неожиданных пассажиров.
– Тот, кто назвал неаполитанцев самыми крикливыми людьми, никогда не был в Китае, – убежденно заявил Гонзальво, прыгая в первый попавшийся сампан.
Оскаливший зубы грязный китаец завилял привязанным к корме веслом, и красно-зеленый ящик запрыгал по волнам. Всюду стояли прикованные цепями суда.
– А вон и «Долорес», – с гордостью показал Гонзальво на видневшееся вдали белое судно.
Похожая на большого лебедя, «Долорес» действительно была прекрасна. Слегка откинутые назад мачты напоминали испанский гребень, воткнутый в гладко причесанные волосы. Высокие, крутые бока пленяли мощью.
– Пустует, бедняжка! – вздохнул Гонзальво, ловко хватаясь за канат спущенного трапа.
Наверху кричали и шумели. Чувствовалось, что на «Долорес» живут веселые люди.
Мерное позвякивание гитары заставило Веспу насторожиться. Приятный голос пел старинную неаполитанскую песню:
Веспа напряг слух. Нет, это не галлюцинация! Гитара зазвенела еще громче, и тот же сладкий голос продолжал умолять настойчиво и страстно:
– Хорошо поет! – подмигнул Гонзальво.
– Откуда у вас этот певец? – спросил Веспа.
– Я познакомился с Паскуале в Маниле. Мне понравились его песни; ему – «Долорес». Так родилась наша дружба…
Они поднялись на палубу.
На палубе раскинулась матросская ярмарка. Команду «Долорес» составляли люди разной кожи. Светлоглазые шведы с волосами цвета спелой пшеницы, рыжеволосые, веснущатые шотландцы, терракотовые чилийцы разговаривали, спорили, смеялись, наполняя палубу разноголосым шумом.
Пестрые попугаи и обезьянки перескакивали с плеча на плечо. Маленькие, игрушечные австралийские медведи, вцепившись в матросские рубахи, мирно жевали бананы, с опаской поглядывая на скаливших зубы воинственных мартышек. Какие-то странные птицы сидели на свернутых канатах и еще выше – на реях.
Дальтон, пораженный неожиданным зверинцем, шумно выражал свой восторг.
Гонзальво повел Веспу в каюту.
Золотая испанская малага медленно зажигала жилы. Говорил Гонзальво.
– У «Долорес» – чудовищный трюм… в него может провалиться целый город… Мне предлагают груз, но мне он не по душе… Я хочу взять что-нибудь настоящее. Мои знакомые плантаторы заказали мне привезти им китайских кули…
Гонзальво наклонился к Веспе.
– Как вы думаете, удастся заманить на «Долорес» этих желтых собак? Мне сказали, что вы могли бы здорово помочь мне в этом деле…
Веспа молчал. Паскуале больше не пел, но мелодия старинного неаполитанского романса продолжала плескаться в душе Веспы. Это белое судно, похожее на большого лебедя, начинало действовать, как незаметно приставшая лихорадка.
Запах островов, затерянных в южных морях; просоленные шквалами канаты; обрывки тропических ночей, засмуглившие палубу – бродили в крови беспокойными видениями…
Может быть, этому способствовала золотистая малага… Веспа чувствовал непонятную тревогу, какую-то непреодолимую тягу за пределы этой тяжелой мутной реки и развалившегося на ее берегах распухшего города.
Только люди, у которых место души занимал бумажник, могли называть Шанхай приятным. Безродный город, возникший на болоте; каменный мираж, поднявшийся из зеленых рисовых топей; проходной двор всех наций – шумный и бестолковый Шанхай надоел Веспе.
Гонзальво продолжал:
– Если бы мне удалось наполнить трюм желтым мясом, благополучно рассовав его по островам, я бросил бы якорь у Новой Зеландии. Там по вечерам облака похожи на клумбы роз и небо обсыпано пухом канареек… Место, которое я облюбовал, маори называют «Остров горящих небес». На этом острове хорошо отдохнуть бродяге, которого дома ждет только тюрьма. Я поселюсь в долине Синбада или на берегу бухты Пегаса… Согласны ли вы мне помочь?
Веспа протянул руку.
– Если вы возьмете меня с собой, я набью ваш трюм китайцами – как бы велик он ни был. Мне хочется взглянуть на ваш остров… Кто знает: может быть, и я поселюсь в долине Синбада…
Гонзальво пожал протянутую руку.
– Это будет веселое соседство – вы увидите.
Окованные медью сундуки Фей плыли на спинах слуг, совершая последнее путешествие от ворот к террасе.
Старый Вей спокойно сидел на своей половине. Ему незачем было проявлять излишнюю торопливость, особенно в отношении дочери, которая не должна была забывать, что ее место – последнее в доме.
Кроме того, Вей наслаждался письмом, полученным от его друга Чан Шу, жившего в Нанкине.
Дружба может быть основана на разных фундаментах. Есть дружба, рождающаяся из доброты; дружба, вызванная взаимной симпатией; наконец, дружба, созданная общностью музыкальных вкусов. Из всех дружб последняя – самая тонкая, и узы именно этой дружбы связывали Вея и Чан-Шу в течение долгих лет.
Оба друга были знатоками и ценителями китайской музыки. Оба в совершенстве играли на лютне и, когда им случалось быть вместе, целыми днями вели возвышенные беседы, не прибегая к помощи слов, исключительно музыкой передавая все свои мысли и душевные состояния.
Великая тайна ритма была известна им обоим. Красота служила им надежным прибежищем во всех печалях, и они лучше многих своих соотечественников понимали значение пословицы: «Никакая скорбь не устоит перед красотою хорошего желтого шелка».
Лютня, издававшая приятные и ласкающие слух звуки, была их любимицей.
Они знали ее волшебную способность успокаивать человека, уставшего от забот. Этот инструмент, передающий волнения души и развивающий силу воображения, доставлял им высокое наслаждение.
Они импровизировали «прогулки по вечерним горам», «разлуку с другом на весеннем озере», с одинаковой легкостью рисуя пейзажи и настроения пятью тонами старинной китайской гаммы.
Алхимия звуков не имела от них секретов. Им был ведом закон соответствий, окраска звуков, их качества и характер.
До, ре, ми, соль, ля… Сколько чудесных тонкостей заключали они для посвященных!
До – земля. Его знак – князь; качество – честность… Вкус – сладкий; цвет – желтый… Звук – тупой и спокойный, похожий на звук мычащей в воду коровы.
Ре – минерал. Его знак – камень; вкус – едкий цвет – белый; звук – ясный и скорый, похожий на блеяние овцы, потерявшей своих товарок.
Ми – овощ. Его знак – подданный; вкус – кислый; цвет – зеленый; звук – испуганный и осторожный, похожий на крик фазана, наткнувшегося на сук.
Соль – огонь. Его знак – дела; его качество – поклонение; вкус – горький; цвет – красный; звук – заливающийся и быстрый, похожий на хрюканье молодого поросенка.
Ля – вода. Его знак – вещи; его качество – знание; вкус – соленый; цвет – черный; звук – рассыпающийся и глухой, похожий на ржанье лошадей в пустыне.
До – сообщает уверенность. Ре – пробуждает честность и справедливость. Ми – вызывает любовь и сострадание. Соль – влечение к добрым делам. Ля – наклонность к вежливости.
Классические музыкальные теории были тщательно изучены друзьями, и это давало им возможность понимать друг друга с полутона.
Чан-Шу писал:
«Почтительнейше поздравляя с Новым годом, осмеливаюсь высказать глубокое сожаление, что в этот значительный праздник мне не суждено услышать звуков вашей сладостной лютни… Как холодно становится, когда рядом нет друга! Даже весенний ветер, оживляющий природу, вместо радости приносит тоску… Вчера весь ведер я играл „Пин-Ша-Ло-Янь“[15], последнюю пьесу, слетевшую с ваших струн в день нашей разлуки… Как печально слушать одному полет птиц, хлопанье крыльев в воздухе, шорох волны, умирающей на песке… Все это заставило меня вспомнить о ветках ив, надломленных нами при расставании, и послать вам стихотворение поэта, описавшего вместе со своими и мои чувства».
14
О Мари, о Мари!
Сколько снов потеряно из-за тебя!
Дай провести
Одну ночь в твоих объятиях.