От матери к Агате перешел талант маскировки бунтующих чувств. От папаши-берейтора – обилие этих чувств, нередко грозивших сорвать пуританскую маску.
Связи «папа де-юре», мистера Ральфа Гаррисона, дали Агате возможность сделаться экономическим консультантом Международного бюро труда при Лиге Наций.
Агата искусно модулировала свои настроения, желания и потребности. У нее хватало времени на занятие спортом, на работу в библиотеке, на посещение KitKat club[30], на игру в бридж и еще на тысячу разных разностей.
Она не отказывалась и от любовных приключений. Легенда об аисте была разоблачена ею в двенадцатилетнем возрасте, а в девятнадцать лет она знала все ухищрения интимной гигиены. Как и все ее поколение, она не чувствовала никакого уважения к философам, заменив их туманные и сомнительные истины гениально-простой аксиомой «brains are really everything»[31].
Когда Курц постучался, Агата все еще возилась с бумагами.
– Я вам разрешаю войти с одним условием: вы будете молчать, пока я не кончу своей работы.
– Надеюсь, я обречен на минуты? – спросил Курц.
– Ваша болтовня может превратить минуты в часы, – не отрываясь от бумаг, сказала Агата.
Курц обиженно замолчал. Он охотно пошел бы к себе, если бы не боялся, что Агата, кончив работу, уйдет куда-нибудь, и он, упустив ее, навлечет на себя неудовольствие Фей.
Он покорно сидел, уныло глядя, как она перекладывала и сортировала бумаги, делая на них пометки синим карандашом.
От скуки Курц раскрыл первую попавшуюся книжку: «Постановления и пожелания Международной конференции труда, принятые на сессиях в 1919–1923 гг.».
«1923 год… Это уже не модно», – подумал он.
Он перелистал несколько страниц.
«Работа женщин после родов должна производиться в строгом соответствии с медицинскими нормами».
– Фу, какая гадость! – вырвалось у него.
– Бедный Курц! – рассмеялась Агата. – Вам приходится развлекать самого себя… Впрочем, вы сами виноваты. Пришли невовремя и вот наказаны.
– Долго ли вы еще будете меня терзать? – взмолился Курц.
– Кончила, кончила… Теперь я готова слушать ваши излияния. Курц передал приглашение Фей.
– Что ж, я поеду к ней с удовольствием. У нее очень милый брат, – отвечая собственным мыслям, сказала Агата.
Она взглянула на часы.
– В нашем распоряжении два часа – ванна, гимнастика, прическа. Вполне достаточно. Ступайте. Жду вас без четверти восемь.
В платье из серебряной парчи с коралловой розой на левом боку, Агата была похожа на Жанну д'Арк, открыто несшую в бой свое горящее сердце. Парча сияла, как латы. Гладко причесанные волосы лежали золотым шлемом.
Снизу позвонил портье.
– Сударыня, вас ждет машина.
Вошел Курц в смокинге из одних шелковых отворотов.
– Кто бы поверил, что ваша профессия – забота об охране труда! – воскликнул он, помогая Агате надеть манто. – Ваши ноги – решительный протест против ограничения ночного труда.
– Я рассчитываю получить хорошую плату за сверхурочные, – выходя из комнаты, сказала Агата.
В вестибюле их ждал Лю.
– Добрый вечер, – низко наклонил он голову. Агата протянула руку. Рука была без перчатки. Лю почувствовал, как кровь его потеплела.
– Мне кажется, я сделал ошибку, приехав на открытой машине, – сказал он. – Я боюсь, вам будет холодно.
На улице было свежо.
Влажный воздух коснулся лица губами тумана. Агата плотнее запахнула манто.
– Пустяки, я сяду рядом с вами, это меня согреет.
– Путешествие займет не больше пяти минут, – нажимая стартер, сказал Лю.
– Как жаль, – прошептала Агата, и Лю почувствовал ее ногу рядом со своей.
Город вел себя странно.
Река и набережная сторонились автомобиля, как зачумленного. Дома убегали в улицы и прятались друг за друга.
Лю казалось, что колесо руля стало резиновым, а тормозная педаль окаменела. Бензин вдруг запах духами. Стеклянные ширмы впереди автомобиля потеряли прозрачность – в них поселилось лицо, заслонившее мир.
Огненная рука обожгла колено.
– Что с вами? Лю пришел в себя.
– Простите… Мечты сделали меня невежей.
Заглушенный вздох тормоза… Поворот… Арка… машина въехала в сад.
– Какая красота! – заволновался Курц. – Вот где можно нащелкать снимков!
– Господин Курц смотрит на мир с точки зрения видовых открыток, – пояснила Агата.
– Неправда, неправда, – запротестовал Курц.
Они подъехали к белой террасе.
– Как много ступенек, – сказала Агата, опираясь на руку Лю.
Отороченный мехом подол льнул к ногам, как ласковая борзая.
Внимание Курца было поглощено новогодними наклейками. Он с благоговением смотрел на красную бумагу, испачканную типографской краской. Она окрыляла его воображение.
– Живущие в этом доме – не умерли, – пошутила Агата, – а у вас вид человека, разбирающего могильные надписи!
Вестибюль утопал в цветах. Белые розы делали лестницу похожей на катафалк. Фей сидела на мраморных перилах. В черной парче, отделанной оранжевыми перьями, она напоминала траурного фазана.
– Сумасшедший, – набросилась она на Курца. – Как можно посылать столько цветов! Их так много, что они кажутся оскорблением.
Курц начал оправдываться.
– В наказание вы будете весь вечер трясти «shaker». Фей кинулась целовать Агату.
– Как я рада вас видеть! Сегодняшний день был невыносим. Я так много страдала, что яд показался бы мне райским напитком. Кстати, я отыскала пропавший рецепт, и вы сможете насладиться коктейлем «Паради», возвращающим радость жизни.
– Я боюсь, что это слишком детский напиток, – пристально глядя в глаза Лю, сказала Агата.
– Не беспокойтесь! Мой «Паради» достаточно горек, – крикнула Фей, возившаяся у столика с напитками.
Столик напоминал походную аптеку. Хрустальные флаконы с разноцветными жидкостями, щипчики для льда, длинные ложечки деловито толпились вокруг алюминиевых мешалок. Тут же стояла ваза со льдом и тарелка, наполненная лимонной цедрой.
Фей, отмеряя порции стаканчиками, наполняла мешалки. Она делала это с быстротой провизора, набившего руку на приготовлении лекарств. Некоторые жидкости она лила на глаз. Потом она бросила несколько кусочков льда и завинтила крышку. «Shaker» загрохотал, сотрясаемый старательным Курцем.
Лю с Агатой сидели на диване.
Агата рассматривала Лю внимательно и не стесняясь, как лошадь, которую ей предлагали купить.
«Он, по-видимому, хорошо вымыт, – думала она, – умеет молчать (качество, особенно ценимое Агатой). У него прекрасные зубы… А самое главное – он будет повиноваться…»
Резким движением она положила ногу на ногу. Красный каблук мелькнул окровавленной шпорой.
– Чем вы теперь увлекаетесь? – играя носком туфли, спросила Агата.
– Ах, он увлечен разной чепухой, – вмешалась Фей. – Представьте, он до сих пор еще не научился танцовать!
– Сестра считает меня величайшим преступником, – смущенно улыбнулся Лю.
– Ваша сестра чересчур строга. Я бы назвала это простым воровством.
На лице Лю появилось недоумение.
– Не танцующий фокстрота обкрадывает себя и тех, кому он приятен. Это трудно объяснить. Это надо почувствовать.
– Я уже пробовал танцевать и уверяю вас: я не испытал ни малейшего удовольствия.
– Это подтверждает мои слова… фокстрот, подобно бактериям, нуждается в благоприятных условиях. Он благоденствует только при соответствующей температуре. Хотите, я помогу вам раскрыть его тайну?
– Сначала выпейте, – воскликнула Фей, – это придаст вам находчивости.
Длинные рюмки, наполненные зеленоватой смесью, потянулись к губам.
– Название оправдано, – сказала Агата, – мне кажется, я гуляю под райскими деревьями.