– Я повторяю: мне все равно… Если завтра пароход идет на северный полюс, я поеду на северный полюс.
Клерк был озадачен. Не убежала ли эта леди из сумасшедшего дома? Должен ли он продавать ей билет?
– Одна минута, – сказал он и пошел к управляющему разрешить сомнение.
– Она здесь? – выслушав рассказ, спросил управляющий.
– Да, мадам стоит у барьера. Управляющий приоткрыл дверь.
– Да ведь это Китти Сингапур! – воскликнул он. – Мы ни в каком случае не можем продать ей билет, особенно после истории с матросом. Ее присутствие вызовет скандал! Ни одна приличная дама не согласится ехать вместе с ней!
Управляющий потер лоб.
– Вот что… Скажите, что все билеты на ближайшие рейсы проданы. Пусть обратится в другое место.
Клерк пошел исполнять приказ.
– К сожалению, мадам, – обратился он к Китти, – все места разобраны. Вам придется попытать счастья в других конторах.
Китти ничего не понимала.
– Минуту назад вы сказали, что я могу получить билет. Сейчас вы говорите: билетов нет. Что это значит?
– К сожалению, я ошибся, мадам: все билеты проданы, – повторил клерк.
– Этого не может быть! Тут что-то неладно! – вскипела Китти. – Я сама поговорю с управляющим.
И она направилась в кабинет.
Распахнув дверь, Китти увидела смущенную физиономию своего старого поклонника Перкинса.
– А-а!.. – воскликнула она. – Вот кого мне надо благодарить! Никогда не думала, Перкинс, что вы можете оказаться такой свиньей!
– Шш!.. шш… – растерянно зашипел Перкинс. – Кругом люди.
– Наплевать мне на ваших людей! – кричала взбешенная Китти. – Скажите лучше, что заставило вас отказать мне в билете?
– Be a lady!..[34] – умолял Перкинс. – Be a lady…
– Провалитесь вы вместе с вашими леди! – бушевала Китти.
– Какие слова! – стонал уничтоженный Перкинс. – Хорошо, что вас не слышат наши пассажиры.
Китти побледнела от обиды.
– Теперь для меня все ясно! Вы не считаете меня достаточно приличной для ваших хваленых леди?! А пить со мной вы находили приличным?! А безобразничать у меня дома вы считали достойным?!
Китти схватила чернильницу и запустила ею в Перкинса. Чернильница ударилась в стену. Черный дождь щедро оросил Перкинса.
Китти захлопнула дверь и пронеслась мимо шарахнувшихся клерков. На тротуаре она столкнулась с Веспой.
– С каких пор вы стали кегельбанным шаром?! – воскликнул маленький итальянец.
– Благодарите Перкинса, – вскакивая в автомобиль, бросила Китти.
– Зачем вам понадобился этот тихий идиот?
– Он устроил вам пакость?
– Эта свинья не продала мне билета!
– Разве вы уезжаете?
– Как можно дальше и как можно скорее… Помогите мне найти пароход, который не постыдился бы пустить меня на свою палубу.
– Я знаю один, который сочтет за честь.
– Вы шутите?
– Нисколько. Гонзальво и я будем очень рады.
– Послушайте… – Китти высунулась из автомобиля, – вы меня страшно обрадовали. А куда направляется ваш пароход?
– На край света.
– Это как раз то, что мне нужно. Садитесь скорее и поедемте знакомиться с вашим Гонзальво.
Лю бродил по опустевшему дому.
Лица предков были злы и угрюмы: с отъездом Вея никто не зажигал перед ними курительных палочек.
На столе в комнате Лю лежала статья для журнала «Новая молодежь».
Статья называлась «О долге и мужестве».
Начальные столбцы крупных иероглифов говорили о всепоглощающем чувстве долга, о радости отречения во имя борьбы. Они говорили о нерасторжимости братских клятв, о красоте верности, о презрении к смерти. Они призывали чаще вспоминать надпись на могиле героя, выдолбленную на камне его врагами. Они повторяли эту надпись:
«Здесь мы взяли его в плен. Он дрался, как тигр. Мы предложили ему стать в наши ряды, но он выбрал смерть.
Мы раздробили ему ноги, – он руками посылал привет отсутствующим друзьям.
Мы лишили его рук, – он громко кричал о своей верности.
Мы вырвали язык, – его глаза выражали гордое упорство.
С почтением мы сняли ему голову и, похоронив, начертали:
– Когда ты родишься вновь, окажи нам честь родиться среди нас».
Статья была почти готова.
Она просила конца настойчивым строем прерванных фраз, но мысли Лю, остывшие и лишенные мужества, отходили все дальше.
Любовь взяла его в плен. Она накрыла его тонкой сеткой, под которой его сердце билось, как пойманная бабочка.
Вероятно, Лю понимал свое состояние… Иначе зачем бы он стал признаваться в собственном бессилии?
Эти стихи он написал на другой день после встречи с Агатой. Лю подошел к окну.
Дождь покрыл стекла водяными чешуйками. Старый Яо возился с деревьями.
Скверная погода не мешала ему исполнять долг.
«Зачем она приехала? – думал Лю. – Зачем она спутала мои мысли?.. Что подумает Юн? Что подумают другие товарищи? Целую неделю я не виделся с ними… Надо непременно кончить статью и сегодня же отнести в редакцию…»
Лю направился в свою комнату.
Он перечитал статью. Все было правильно. Это были его убеждения. Он разделял их всем своим умом. Но сердце его молчало… Оно было наполнено знойной тишиной, вызывавшей в теле странное томление.
Лю попытался писать. Слова упрямились, не желая сдвинуться с места; фразы надламывались и падали. Тщетно Лю напрягал внимание, – работа не двигалась.
Неожиданно выплыли пристальные глаза Агаты. Они внимательно разглядывали Лю… Потом они исчезли… Мечты бросились им вдогонку. Погоня длилась.
Когда Лю пришел в себя, на столе лежал исписанный листок.
Неужели ему удалось окончить статью? Он начал читать:
Лю был поражен.
Кто сложил слова, предназначенные для восхваления долга, в любовную жалобу?
Он начал думать.
Но чем больше он думал, тем меньше он понимал. Его охватило волнение.
Снова мечты повели его неверной дорогой… Он покорно шел за ними… И вдруг на самом крутом и темном повороте его сознание озарили слова: «Любовь – подобна граве: она растет там, где захочет».
– Вы должны обязательно поехать со мной в «Горы верхних небес», – наклонившись к Фей, говорил Курц. – Там побывали все великие путешественники от Марко Поло до принца Орлеанского.
Фей отодвинулась.
– Пожалуйста, сидите спокойно, – вы мешаете мне рулить.
Они мчались по Рубикону в новом зеленом «спидере», купленном Фей на второй день после отъезда отца.
– Это будет восхитительное путешествие, – уверял Курц. – Мне предлагают старинную джонку, очаровательную, как игрушка. Ее корма украшена резным павильоном, а на парусах вышиты серебряные аисты. Я найму матросов и музыкантов, и мы поплывем по Голубой реке, как два…
– Вы поплывете один, – перебила Фей. – Я никогда не соглашусь на подобную поездку. Если же вам непременно нужна дама для вашего павильона, я подарю вам портрет моей прабабушки.
– Мне нужны вы, а не ваша прабабушка, – запротестовал Курц. – Мы захватим граммофон, и, когда нам надоест китайская музыка, мы будем наслаждаться европейской.
– У вас удивительно скверный характер, – возмутилась Фей. – Сколько раз я просила не портить мне настроения вашими фантазиями. Я вообще не понимаю, как можно мечтать о какой-то лодке, сидя в автомобиле…