– Леди и джентльмены! Позвольте поблагодарить вас. Ваша готовность стать на защиту цивилизации заслуживает самой высокой похвалы. Закрывая митинг, я горжусь своей привилегией, позволяющей мне надеяться еще не раз поговорить с вами.
Щедрые аплодисменты проводили Ворда.
Розовые, бежевые, песочные женские ноги радостно вырвались на электрический свет.
«Файв-о'клок, а не митинг», – подумал Спарк, направляясь к выходу.
Возле киноплаката его ждали несколько молодых китайцев в европейских костюмах.
– Мы, студенты-журналисты, – отрекомендовались они, – благодарим вас за то, что вы иначе думаете о Китае, чем ваши соотечественники. Вы не откажете нам дать статью в журнал и прийти к нам в редакцию в гости?!
– С удовольствием, – пожимая руки, сказал Спарк.
Он был рад неожиданному знакомству со студентами. Их упрямые лица и горящие глаза были полны мужественной энергии. Это был тот Китай, с которым Спарк давно искал встречи.
С того дня, как «Долорес», распустив белую фату парусов, повенчалась с ветром, жизнь на ней стала похожа на сон.
Низкие китайские берега, кинувшиеся в погоню, давно отстали и скрылись из виду. Обиженно вздрагивая, сторонились туманы, раздвигаемые уверенным килем. Шуршали волны, осыпаясь назад. «Долорес» неслась по голубому лугу навстречу звездам, с каждой ночью становившимся все крупней.
Мелькнул Гонконг… Показалась Манила… «Долорес» останавливалась и уходила дальше в обнимку с ветром, шарившим в юбках парусов. Океанские зори засыпали цветами. От Манилы волны покрылись фиалками, и «Долорес» шла по лиловой дороге под небом, полным сиреневых облаков.
Три недели промелькнули, как час любви. Каждый день звучал неслыханной сказкой.
Китти полюбила золотую малагу, брови Гонзальво, песни Паскуале. Она примирилась с обожанием Дальтона. Ее не оскорбляло равнодушие Веспы.
За весь путь не выпало ни одного ненастного дня. Ветер переживал медовый месяц.
Последняя остановка была в Минданао.
Китти рассматривала шляпы моросов[41] с лыковыми цепями, заковывавшими подбородки.
Дальтон принес ворох цветов, росших у океана на высоких деревьях.
После Минданао счастье изменило «Долорес». Ветер неожиданно скрылся куда-то. Вместо него появилась жара, подступившая белым туманом. Паруса съежились и обмякли. Стало трудно дышать. Трюм застонал и начал громко бредить.
Гонзальво охватила тревога.
– Куда провалился этот проклятый ветер! – недовольно бормотал он, всматриваясь в океан.
Но ветра не было. Паруса, ошпаренные зноем, покрывались волдырями. Палуба потела. Дерево, кожа, железо, канаты испускали дурной и тяжелый запах. «Долорес» шаталась, близкая к обмороку.
Никто не обращал внимания на закат.
Китти ворочалась в гамаке, как задыхающаяся рыба. Веспа, у которого пропала охота фехтовать с Дальтоном, подошел к Гонзальво.
– Мы, очевидно, проезжаем над адом! Что вы думаете о веере из брезента, подвешенном к рее? Десяток кули, дергающих веревки, живо охладят этот зной.
– Можно распорядиться, если хотите, только вряд ли это поможет.
Мы застряли на пороге экватора. В этих местах корабли всегда превращаются в горшки, засунутые в печь.
Закрытые люки трюма затряслись от ударов.
– Желтые черти ведут себя отвратительно, – сказал Гонзальво. – Им, должно-быть, здорово жарко внизу!
Обнаженный до пояса матрос открыл люк. Тревожный вой вырвался на палубу. Из трюма высунулись встрепанные головы. Веспа подошел к люку. Китайцы, размахивая руками и перебивая друг друга, отчаянно кричали.
– В чем дело? – спросил Гонзальво.
– Они говорят, что в трюм проникли злые духи, напустившие на них страшную болезнь. Уже умерли двое, которых духи затрясли до смерти. Они просят отвезти их назад, так как духи против поездки.
– Дьявол бы побрал их вместе с духами! – загремел Гонзальво. – Опустите люк, – приказал он матросам. – Куда пропал этот проклятый ветер?! Он нам нужен, как никогда.
Матросы запихнули в дыру воющих китайцев и опустили люк. Гонзальво схватил Веспа за руку и потащил к борту.
– Вы знаете, что за гостья пожаловала к нам? – зашипел он. – Это может быть холера, – холера, которая унесет все наши надежды, если не нас самих.
Веспа вздрогнул. В летнюю жару в узких переулках Шанхая он видел немало скрюченных трупов.
– Проклятая духота уничтожит весь груз! – стонал Гонзальво. – Ах, если бы ветер! Если бы ветер! При хорошем ветре «Долорес» за сутки домчит до Тимора!
Но ветра не было. Мутная ночь бродила по волнам белым привидением.
– Почему вы подумали о холере? – спросил Веспа. – Они просто могли задохнуться.
– Ах, если бы они задохнулись! Это было бы счастье! Я согласен подарить жаре еще целую сотню кули. Нам все-таки останется хороший барыш.
Они перешли на корму.
– Как узнать, что там у них внизу? – бормотал озабоченный Гонзальво. – Холера или только духота?
– Есть способ! – воскликнул Веспа. – Надо сказать, чтобы они выбросили на палубу трупы. Мы узнаем холеру по рукам мертвецов…
– Пойдемте, пойдемте, – заторопил Гонзальво.
Подозвав матросов, они направились к люку. Матросы немного приподняли люк. Веспа, наклонившись к щели, крикнул по-китайски. Кули ответили пронзительным воем.
– Они не желают отдавать мертвых. Они требуют, чтобы их всех выпустили на палубу.
– Пусть сначала их передушит холера! – сердито крикнул Гонзальво.
Матросы снова закрыли трюм.
– Я задыхаюсь!.. – просипел Гонзальво. – Пойдемте немного промочим горло.
Подвешенный на ремнях бочонок качался, как детский гробик. Гонзальво остановил его и, повернув кран, подставил стаканы. В стаканы полился жидкий мед.
– Если это холера – они начнут дохнуть, как мухи, – бормотал он. – Кто бы мог подумать, что удача станет бедой.
– Мы слишком пожадничали, – сказал Веспа. – Надо было оставить больше места. Они лежат друг на друге.
– Какой толк об этом говорить? Меня беспокоит отсутствие ветра. Через день мы задохнемся от трупной вони!
Веспа мрачно тянул малагу.
– Я тоже хочу пить, – сказала Китти, входя с Дальтоном. – Никогда в жизни не испытывала такой жажды.
Гонзальво достал коньяк.
– Как было хорошо ехать!.. – жаловалась Китти. – Зачем мы застряли в этом аду?!
Стакан коньяка подбодрил ее.
– Ветер, ветер, – повторил Гонзальво. – Все дело в ветре. Китти вдруг заметила тщательно завязанный галстук Дальтона.
– Вы с ума сошли! – крикнула она. – Сейчас же снимите галстук. Глупо задыхаться от избытка воспитанности.
– Тогда разрешите, я пойду переменю эту сорочку на теннисную.
– Ступайте, меняйте, а еще лучше, если вы наденете пижаму. Возвращайтесь, и мы будем пить.
Дальтон пулей вылетел из каюты. Гонзальво все чаще наполнял стаканы.
– А что с Паскуале? – спросил Веспа.
– Я здесь, синьор, – раздался жалобный голос, и в дверях показался Паскуале с гитарой, волочившейся по полу.
– Santa Madonna![42] – страдальчески закатил он глаза. – Это место плохо даже для каторжников! О, Портичи, Сорренто, Кастелламаре!
Гонзальво поставил ему стакан.
– Я тоже знаю неаполитанские ночи…
– Помните залив? – оживился Паскуале. – Белые дома, и песни, и апельсины, и… – он вздохнул, – и… прохладный ветер.
– Особенно ветер, – подхватил Гонзальво. – Выпьем за прохладный ветер.
Вошел Дальтон в голубой пижаме. Китти вспомнила свой автомобиль. Кто теперь в нем сидит? Ей стало немножко грустно. Расстояние сообщает прелесть многим надоевшим вещам!
Паскуале ласково ущипнул струны.
– Guarda gua chisti tiardine… – начал он упрашивать умоляющим шепотом. – Siente sie st'addore 'e arancio…[43]