нам с тобой...
...Это было под Кандагаром, когда Банда служил уже командиром разведвзвода.
В то проклятое утро их роту отправили в дозор, за километр, на расстоянии видимости, от основной колонны техники. Всю ночь перед этим они пили, Пили страшно, по-черному, как говорится, не ожидая каких-либо новых приказаний, ведь только накануне вернулись с поста в горах на подступах к городу.
Погода была великолепная, видимость отличная, место в принципе спокойное, совсем рядом от города, и они, расслабленные после тяжелой ночи, ехали с комроты, Витькой Дербеневым, на броне, свесив ноги в люки машины. Бэтээры резво бежали по разбитой дороге, и только боковой ветер спасал офицеров от тучи пыли, что поднимал впереди идущий бронетранспортер.
Они переговаривались, стараясь перекричать рев двигателей, и ни малейшего внимания не обращали на "зеленку", тянувшуюся вдоль правой обочины дороги. Близость больших сил своих и неимоверное количество выпитой водки сделали свое дело – беспечности их и невнимательности не было границ.
В другой раз они бы обязательно заметили что-то неладное. Они оба немало времени провели в Афгане, не раз попадали в самые крутые переделки, прошли тысячи дозоров, чтобы чувствовать кожей, подкоркой сознания присутствие "духов". В этот раз подкорка отказала...
Все случилось почти мгновенно.
Раздался мощный взрыв, и передний бэтээр встал как вкопанный, страшно завыв своими двигателями.
"Мина!"
Сашка не помнил, успел он это крикнуть или только подумал, как тут же прогремел второй взрыв, и передняя машина оказалась в огне. Одновременно что-то мягкое и теплое плюхнулось лейтенанту Бондаровичу на лицо, на грудь.
Его водитель резко затормозил, и Банда буквально слетел в люк, во все горло ревя:
– Засада! Назад! Вправо по "зеленке" – огонь!
Гулко застучал КПВТ в башенке бэтээра, слились в общем грохоте очереди пулеметов и автоматов из бойниц. Сашка кинулся к триплексу, пытаясь рассмотреть, что стало с передней машиной, но спасать там уже явно было некого – бэтээр был пробит, видимо, кумулятивной гранатой, и шансы спастись оттуда были равны нулю.
Банда оглянулся на ротного – "чего молчишь?" – и онемел: вместо Витьки в люк упал залитый кровью труп, у которого совершенно не было головы.
Из воротника куртки торчали ошметки мяса и, – он даже сейчас вздрогнул, вспомнив то зрелище! – зубы нижней челюсти.
То ли разрывной пулей, то ли осколком Дербеневу начисто снесло голову. Как будто и не было Витьки...
Отстреливаясь, они за считанные минуты пронеслись по дороге назад, к своим.
Банда выскочил из бэтээра, остановившегося на полном лету около командной машины, и бросился к командиру батальона на доклад:
– Товарищ подполковник...
– Лейтенант, я все понял. Помойтесь.
– Товарищ под...
– Умойся, Саша!
Только сейчас Банда уловил какое-то странное выражение в глазах подполковника. Некоторое время он никак не мог понять, что же оно означало. И вдруг почувствовал, что командир смотрит на него... с ужасом. Да-да, немой животный ужас застыл в глазах бравого боевого офицера.
Банда, ничего не понимая, отошел в сторону, и тут к нему подбежал сержант Савельев, командир отделения.
– Товарищ лейтенант, пойдемте... У нас там вода есть.
– Чего вы ко мне все дободались? Какого тебе-то хрена надо? – закричал в сердцах Банда на сержанта, не врубаясь во внезапную причину столь пристального внимания к своей внешности. – Чего надо, спрашиваю?
– Кровь у вас, товарищ лейтенант...
– Где?
Сашка быстро взглянул себе на грудь, и его чуть не стошнило. Бронежилет, хэбэшка, ремень – все было в свежей, блестящей на солнце крови. А на плече, на воротнике белели студенистые, вздрагивающие от любого движения мозги и застрявшие в них осколки костей.
"Витьки!" – сразу понял он.
– Твою мать, – громко, не сдерживаясь, в сердцах выругался Банда.
Больше времени терять было нельзя, он наскоро помыл лицо под тоненькой струйкой воды из фляжки Савельева, смахнул с обмундирования то, что осталось от головы Дербенева, и снова вскочил в бэтээр, бросившись догонять ушедшую вперед колонну...
А вечером в лагере, снимая "лифчик" и бронежилет, пропитавшиеся кровью друга, снова почувствовал, как терпкий ком подкатил к самому горлу, заставляя сжиматься желудок противными спазмами, – в складках его хэбэ, под бронежилетом, придавленный "лифчиком", целый день пролежал вытекший, похожий на мокрую выцветшую тряпочку глаз Витьки...
Этот запах – запах крови, мозгов, запах внутренностей человеческих, густо-густо замешенный на запахе водочного перегара, преследовал Банду несколько недель. Он не мог спокойно есть. Не мог без отвращения одевать свое, уже давным-давно отстиранное обмундирование, не мог сидеть в бэтээре, на броне которого убили капитана Дербенева.
И он совсем не мог пить.
Когда вечером того же дня офицеры их батальона собрались в фургончике, раскупорили водку, чтобы помянуть Витьку, и Банда взял в руки до краев наполненный "Малиновский" стакан, запах водки так резко ударил ему в нос, так живо напомнил запах смерти и перегара, что он не выдержал – его вырвало сразу же. Рвало долго, судорожно, рвало тогда, когда рвать уже было совершенно нечем.
С того дня несколько месяцев не мог Банда пить ничего крепче сухого вина...
Солнце мое, взгляни на меня!
Моя ладонь превратилась в кулак.
И если есть порох – дай огня.
Вот так!..
Через Пенджикент он пролетел мигом, почти не сбрасывая скорости на его узких и пыльных, совершенно пустых сейчас, в жаркий полдень, улочках.
Ни одной милицейской или военной машины. Ни одного подозрительного движения на крышах домов или непонятного скопления людей Банда не заметил, и это обстоятельство его сильно обрадовало, – возможно, бандиты еще не засекли его, и тогда у Сашки появлялись весьма неплохие шансы вырваться из Таджикистана, а тогда – ищи ветра в поле. По крайней мере, надежд на спасение пересечение границы прибавило бы здорово...