— Не думаю, что ты понимаешь, поэтому буду откровенен. Я не доверяю тебе, Хэдли. Я не доверяю твоим мотивам. Я не доверяю твоей способности заботиться о ребенке. И, что самое главное, я не верю, что ты останешься здесь достаточно долго, чтобы оправдать рассказ для Розали, что ты ее мать.
Ее рот приоткрылся, а на лице промелькнула обида.
— Но… это не меняет того факта, что ты ее мать. Во всяком случае, с биологической точки зрения. Поэтому я пришел к выводу, что мне нужно научиться принимать этот факт. Но тебе придется работать со мной.
Обида исчезла, когда ее рот растянулся так сильно, что удивительно, как улыбка не расколола ее лицо.
— Договорились. Чего бы это ни стоило. Я готова.
— В течение следующего года мы с тобой сможем узнать друг друга получше. Ты сможешь доказать мне, что не только можешь справиться с появлением в твоей жизни ребенка, но при этом ты планируешь остаться с ним. Тогда… возможно, мы сможем познакомить тебя с Розали.
Она медленно моргнула.
— Прости, ты сказал пройдёт «год», прежде чем я познакомлюсь с Розали?
— Да.
Я знал, что она ни за что на свете не согласится на это. Но никто не начинал
переговоры с их лучшим предложением. Она предлагала что-то абсурдное, вроде двух недель, я — девять месяцев, и мы продолжали спорить, пока не сошлись на шести месяцах. И только тогда я уступил.
— Ты для меня чужой человек. Пройдет не один день, прежде чем я доверю тебе свою дочь.
— О, правда? — протянула она. — Значит, ее воспитательнице пришлось ждать целый год чтобы познакомиться с ней?
— Вряд ли ты воспитательница дошкольного учреждения, Хэдли.
— Ты прав. Потому что я ее мать.
— Мать, которая ее бросила, — ответил я. — Значит, ты для нас чужая. Один год. Я узнаю тебя первым, прежде чем Розали. Это моя сделка. Принимай или уходи.
— Ухх… Я собираюсь принять это. Но это дерьмовая сделка, и ты это знаешь.
Я пожал плечами.
— А чего ты ожидала? Что ты просто вернешься и к концу недели она будет называть тебя мамой? Так дело не пойдет.
— Я вовсе не прошу ее называть меня мамой. Представь меня как Хэдли. Твоя подруга, твоя горничная, садовник, няня… — ее глаза вспыхнули, когда она воскликнула: — О, Боже, позволь мне научить ее искусству!
Я уже открыл рот, готовый отшить ее, когда она метнулась за стойку и схватила меня за руку, дергая ее так, словно, стаскивая меня с табурета, я каким-то образом должен был согласиться.
— Я могла бы научить ее сначала живописи и рисунку, а потом, когда она подрастет, перейти к фотографиям. Ну же, Кейвен. Это же прекрасно. Я буду проводить с ней время, обучая ее всему, что люблю. И ты тоже мог бы находиться там. Ты сможешь увидеть меня в действии и то, как я с ней общаюсь. Ты будешь чувствовать себя комфортно. Она будет чувствовать себя комфортно. А я буду проводить время с ней.
Нет, вертелось на кончике моего языка.
Но она была права.
В моем доме Розали всегда будет в безопасности. Я буду рядом, если что-то случится.
И я буду там, если ничего не получится — например если, Хэдли решит снова сбежать и оставить мою девочку в подвешенном состоянии.
— И это твое долгосрочное решение? Ты просто станешь ее учителем рисования? И мы все будем жить долго и счастливо?
Она перестала подпрыгивать, дергая меня за руку и уставилась.
— Нет. Это мой выход из твоей нелепого предложения с ожиданием в один год. Может, я и не педагог дошкольного образования, но я чертовски квалифицирована, чтобы обучать ее творчеству…
Шестеренки в моей голове начали крутиться во все стороны. Хэдли согласилась ничего не делать с судами… пока. Но я не мог удерживать ее вечно. По словам Дага, я ничего не мог сделать, чтобы помешать ей прийти со своим тестом ДНК и вписать свое имя в свидетельство о рождении Розали. А когда она это сделает, мои возможности станут еще меньше, и единственным выходом из положения станет неприятная битва за опекунство.
Это было не совсем идеально, но ради своей дочери я готов был пойти на любую войну…
Но может мне и не придется этого делать.
— Я хочу, чтобы это было в письменном виде, — объявил я, поднимаясь на ноги. — Законное и обязательное. Шесть месяцев. Посещение под присмотром. Под моим наблюдением. И только в моем доме. Два дня в неделю. Один час…
Она еще раз встряхнула мою руку, ее ногти начали вгрызаться в перья на моей татуировке.
— Два часа. Мне нужно два часа.
— Два часа, и ты согласишься на все остальное?
— Да, — вздохнула она. — Абсолютно. Я обещаю.
В тот день, когда я увидел, как она разговаривает с Розали на вечеринке, я был в ужасе. За прошедшую неделю ситуация не изменилась, но впервые за последние семь дней я почувствовал, что наконец-то контролирую ситуацию.