Беспокойство на ее лице каждый раз, когда она заходила ко мне, — т. е, проверяла как я — в последние несколько недель было очевидным. Ей не нравилось, что я провожу столько времени в своей импровизированной студии, пытаясь сделать хоть одно произведение, которое не было бы похоже на обман.
Я однозначно нуждалась во сне, и ей не нужно было указывать на это.
Заперев дом и подняв уставшее тело по лестнице, я едва успела умыться и почистить зубы, прежде чем рухнуть в постель. Было чуть больше девяти, и я собиралась закрыть глаза, когда на тумбочке завибрировал телефон.
Кейвен: Она наконец-то уснула, и я запретил весь кофеин в доме.
Что происходит? Кейвен не писал мне, если это не было связано с занятиями Розали по рисованию. Например: «почему, черт возьми, на моей коробке из-под яиц блестки?» Или, «ты пролила краску на мой ковер».
Но он ни разу он не пытался связаться со мной, чтобы сказать, что она спит.
Я: Эй, я думаю, ты хотел отправить это сообщение кому-то другому. Это Хэдли.
Кейвен: Я знаю, кто это.
Итак, эта теория отпала. Проблема была в другом: Если не углубляться в это больше, чем тот взгляд, «я собираюсь поцеловать тебя», который он мне бросил в ванной, у меня не было других теорий о том, почему он пишет мне.
Я: О. Хорошо.
Ага. Это все, что я смогла придумать в ответ. О. Хорошо?
Идиотка.
Кейвен: Я просто хотел, чтобы ты знала, что с ней все в порядке. После твоего ухода она больше не упоминала о своем падении.
Святые угодники. Неужели он написал мне, потому что беспокоился, что я все еще переживаю? Как чертовски мило.
Сев в кровати, я подперла подушкой спину и с усмешкой посмотрела на телефон.
Я: Спасибо тебе за это. Мне неприятно, что она пострадала, но я обещаю, больше такого не повторится.
Кейвен: О, это обязательно повторится. Может быть, не от того, что она встала на стул, но она сделает что-нибудь еще. Мы еще не накладывали швы, но с такой склонностью к несчастным случаям, как у нее, это лишь вопрос времени.
Я: Да. Она унаследовала это от моей семьи. Я сломала руку в пять лет, поскользнувшись на банановой кожуре.
Кейвен: Банановая кожура? Ты шутишь, да?
Я: Нет. Правдивая история. Моя мама пекла банановый хлеб, и одна из этих смертельных ловушек упала со столешницы… Мой папа, притворяясь монстром, гонялся за мной по всему дому. Я не заметила кожуру, пока не стало слишком поздно. Это была сцена прямо из «Трех тупиц».
Кейвен: Ух ты, «Три тупицы»? Сколько тебе лет?
Я: Двадцать семь.
Кейвен: Я знаю, сколько тебе лет. Я смеялся над твоей отсылкой к «Трем тупицам». Очевидно, это фантастическая шутка.
И теперь он шутил. Через текст.
Со мной.
Со своим заклятым врагом.
Вот только я больше не была его врагом.
Я была женщиной, с которой он переписывался и рассказывал анекдоты почти в девять вечера, потому что его беспокоило, что я волнуюсь за Розали.
О, Бет была так не права, думая, что я что-то не так поняла в той ситуации в ванной. Я
прикусила нижнюю губу, чтобы подавить улыбку, как будто он мог меня видеть.
Я: Да. Мои родители не разрешали нам смотреть телевизор, когда я росла, но время от времени отец тайком отправлял нас в библиотеку, когда на большом проекторе показывали «Трех тупиц».
Кейвен: Совсем без телевизора?
Я: Да. Они были старой закалки. Если он подключался к розетке, нам не разрешалось его смотреть. У нас были книги и рисование. Вот и все.
Кейвен: Как ты тогда увлеклась фотографиями?
Ни хрена себе. У нас был разговор. С вопросами и всем остальным.
Я: Что ж, юный хитрец, еще в темные века существовала такая штука, как пленка. Она не работала на каком-то навороченном экране и не требовала никаких технологий, так что мама Бэнкс не могла отказать.
Кейвен: Умник.
Я: Моя мама увлеклась фотографиями задолго до меня. Она была самым талантливым фотографом, которого я когда-либо видела. К сожалению, она умерла, когда я еще снимала на одноразовый фотоаппарат, поэтому она не научила меня большему, чем основам, но в конце концов я и сама разобралась, наверное.
В раз этот он печатал гораздо медленнее, и я наблюдала за пляшущим на экране текстовым пузырем более минуты.
Кейвен: Черт, Хэдли. Прости меня. Я не должен был упоминать о твоих родителях.
Я: Ты их не упоминал. Это я. И это нормально. Мне нравится говорить о них. Так воспоминания исчезают медленнее.
Кейвен: Я все еще чувствую себя идиотом, учитывая обстоятельства.
Я: Да, ну. Не стоит. Если кто и должен чувствовать себя идиотом, так это я. Сегодня меня стошнило в твоем туалет, и я даже не подняла крышку. Так грубо.