За последние пятнадцать месяцев разбивка садов и приведение их в порядок давали императору возможность ежедневно заниматься практическими делами и физическими упражнениями, необходимыми для его тела и ног; но теперь, с наступлением плохой погоды, состояние его здоровья ухудшилось. Отец Буонавита сильно расстроил доктора известием о том, что император предложил ему вернуться в Европу. Жантилини, основной лодочник на острове Эльба, попросивший разрешения последовать в Париж вместе с обслуживающим персоналом в качестве слуги, и на острове Святой Елены занимал эту же должность. Но он страдал от заболевания в груди до такой степени, что император решил, что он должен вернуться на Эльбу. И отец Буонавита, и Жантилини отложили свой отъезд, который состоялся только на следующий год.
Дни императора проходили в его комнате, которую он в течение дня в основном держал закрытой. Если он выходил из своих апартаментов, то для того, чтобы прокатиться в карете или немного погулять в саду, посидеть там и провести час в обществе графа де Монтолона или гофмаршала.
Сама графиня Бертран была больна и редко навещала императора, к тому же у ее младшего сына Артура тоже было заболевание печени. Летаргическое состояние императора возрастало с каждым днем: если он выходил на прогулку, то воздух казался ему плохим и сырым. Он возвращался и обычно шел в бильярдную комнату, давая указание, чтобы все окна и двери плотно закрыли. Граф Бертран и граф де Монтолон сменяли друг друга, а во время их отсутствия с императором оставался я. У него пропал аппетит, любая еда казалась ему невкусной. Он ел только жареное мясо, и ему обычно подавали самую мягкую часть; он высасывал из мяса сок, будучи не в состоянии проглатывать само мясо. Бульон ему казался вкусным только тогда, когда он напоминал ему сок, что было вредно для его пищеварения; он принимал врача, не рассказывая ему о своем самочувствии.
Последний не скрывал серьезности состояния здоровья императора; он говорил об этом графу де Монтолону и гофмаршалу, уверяя их в том, что если император будет продолжать подобный образ жизни, то он не проживет более трех месяцев: необходимо было как можно скорее применить прижигающее средство. Эти господа настаивали на применении этой процедуры с такой настойчивостью, что они убедили Его Высочество испытать это средство на его левой руке. Сначала это прижигание, казалось, дало тот эффект, который ожидался доктором; после нескольких дней у него появился аппетит, а частые спазматические вздохи стали менее регулярными.
Однажды он почувствовал, что ему плохо наложили повязку, и днем вызвал доктора, но пришедший к нему Сен-Дени сообщил, что доктор отправился в город. «Он мог бы, по крайней мере, — заявил император, — сообщать нам, когда он отправляется туда, чтобы меня не оставляли одного в моем нынешнем состоянии здоровья». Его Величество подождал доктора еще час, затем, раздраженный болью, которую ощущал, сказал мне, что хочет сам сменить повязку. Я расстегнул ему фланелевую рубашку и, сняв с него халат и закатав рукав рубашки, добрался до нужного места. Ежедневно наблюдая за процедурой перевязки, я был уверен, что смогу сделать это сам. Приготовив все, что было необходимо для этой процедуры, с помощью графа де Монтолона, который держал руку императора, я удалил бандаж и снял кусочек наклеенного на рану пластыря, который полностью промок. Я промыл рану, подставив под руку маленький серебряный таз, приложил к ране свежий пластырь, затем наложил на него маленький кусок материи, сложенный вчетверо, поверх него бандаж и все это скрепил полоской пластыря. Император почувствовал облегчение. Я заметил, что рана, вместо того чтобы быть красного цвета, приняла фиолетовый оттенок. Императору понравилось, как я справился с процедурой, которую смог провести впервые в жизни и без помощи доктора. «В будущем, — заявил он мне, — ты будешь делать мне перевязку, я более не хочу, чтобы он дотрагивался до меня». И я продолжал делать ему перевязку до последних дней его жизни, пока рана от этого прижигания полностью не подсохла.