13 апреля Его Величество продолжал диктовать; граф де Монтолон оставался за запертыми дверями вместе с императором, который диктовал ему свои последние завещательные указания до 3 часов дня. Когда впустили докторов, император спросил д-ра Арнотта, можно ли умереть от слабости: «Я так мало ел в последние два дня, и мой желудок ничего не задерживает из того, что получает от меня: моей единственной едой остается немного желе». Дважды у императора были приступы рвоты, которые на несколько минут прерывали его диктовку графу де Монтолону. Вечером император поел немного супа, но сразу же его вырвало.
14 апреля император воспользовался моментом затишья в своей болезни для того, чтобы продолжать диктовать графу де Монтолону, с которым он заперся в своей комнате. В 4 часа дня с докторами появился граф Бертран; несколько пятен от чернил на простынях свидетельствовали о том, что император был очень занят письменной работой. Но сам он об этом ничего не сказал, а сказал о своей слабости. Д-р Арнотт по часам, подаренным мне императором, справился о его пульсе. Доктор настаивал на том, чтобы император на следующий день принял несколько пилюль.
Император прекратил разговор о своем здоровье и стал беседовать с доктором об экспедиции Аберкромби; как обычно, гофмаршал переводил то, что говорил император. «Вы не можете себе представить, — заявил император, — более бездарно задуманную экспедицию, чей исход едва ли мог быть успешным! Владыки моря, вы высадились на берег без лошадей для артиллерии и без кавалерии. Если бы Мену последовал моему плану сражения при Абукире, вы были бы разбиты. И, если бы у Ланна было на 2000 человек больше, он бы полностью разгромил вас во время флангового марша, совершенного вами перед его войсками. Потеря моего флота в Абукире имела огромные последствия для судьбы Франции: если бы этого не случилось, я бы достиг своей цели сделать ее владычицей всего мира. Мену был добрым человеком и хорошим администратором, но плохим генералом; если бы я поручил командование Ланну, который горел от усердия, ваша экспедиция полностью бы провалилась. Рейнье был отличным генералом, но слишком сдержанным; если бы Клебер был жив, Франция сохранила бы за собой Египет». Отпустив докторов, император оставался наедине с графом Бертраном до 6 часов. Когда я пришел на смену графу де Монтолону в 2 часа ночи, последний сказал мне, что д-р Арнотт считает, что император очень серьезно болен.
Утром 15 апреля император побрился и после легкого умывания почувствовал себя более бодрым. Он лег обратно в постель и вызвал д-ра Антоммарки, который нашел, что у императора хороший пульс, и посоветовал ему принять те же пилюли, что и накануне. Поскольку Его Величество согласился на это с большой неохотой, то я предложил положить эти пилюли между двумя кусочками лапши в супе, который ему только что принесли: я поднес эти пилюли вместе с бульоном в суповой ложке к его рту. «От мысли проглотить их, — заявил император, — у меня все в животе переворачивается. Глотай ты их», — и пилюли немедленно оказались на пути к моему желудку. «Смотри-ка, — заявил император, — они, кажется, не беспокоят тебя». Я тут же положил новые пилюли в столовую ложку с бульоном и кусочками лапши и поднес ложку к его рту; на этот раз он решил проглотить их и, опасаясь, что они вызовут у него приступ рвоты, схватил левой рукой серебряный тазик. Проглотив пилюли, император сказал, что не почувствовал их и что в будущем я должен давать их ему таким же образом. Тем не менее в то же утро у него все же случился приступ рвоты.
В этот же день император дал мне указание составить список столового серебра, севрского фарфора, гардероба и других его вещей. Он продолжал работать с графом де Монтолоном до 3 часов дня; в 4 часа дня к императору были приглашены гофмаршал и доктора. Император встал с постели и, опираясь на руку графа Бертрана, пошел к креслу и немного поел из того, что ему подали. Он поговорил с д-ром Арноттом об английском военном лагере, спросил, есть ли у полка хорошая библиотека, обсудил генералов, которые командовали британскими армиями, и похвалил Мальборо. Император предполагал написать комментарии к военным кампаниям этого генерала, как он писал их в отношении кампаний Цезаря, Тюренна, Фридриха Великого и Ганнибала. Он спросил д-ра Арнотта, имеется ли в полковой библиотеке книга о кампаниях Мальборо; доктор ответил, что он в этом не уверен. «Хорошо, тогда я хочу преподнести эту книгу в качестве подарка вашему полку». Император распорядился, чтобы я принес эту книгу из его библиотеки: это был прекрасный экземпляр с иллюстрациями и в красивой обложке. «Вот, доктор, — сказал он, забирая у меня книгу, — мне импонируют храбрые люди, независимо от того, какую страну они представляют». В этот момент д-р Антоммарки засмеялся; император бросил в его сторону негодующий взгляд, который дал понять д-ру Антоммарки, насколько неуместен его смех. «Положите книгу на полку в вашей полковой библиотеке. Если я и согласился видеть вас, доктор, то это потому, что хотел доставить удовольствие людям моего окружения, а также потому, что вы — порядочный человек, почитаемый офицерами вашего полка». Гофмаршал, переводивший слова императора на английский язык, выразил благодарность д-ра Арнотта уже на французском. Доктор был явно тронут и понимал ценность слов, сопровождавших подарок. «Тюремщик острова Святой Елены, — продолжал император, — для того, чтобы испортить мои отношения с 66-м полком, не постеснялся оклеветать меня, заявив, что мне не нравятся военные в красных мундирах; вы можете раскрыть им глаза и сказать им, что это все неправда. Я намерен написать принцу-регенту и вашим министрам: они хотели моей смерти, они вот-вот ее получат, убивая меня булавочными уколами. Я желаю, чтобы мой прах был предан французской земле. Ваше правительство будет возражать против этого, но я предсказываю, что памятник, воздвигнутый в мою честь, станет символом позора для вашего правительства и что Джон Буль воспрянет из моего праха, чтобы свергнуть британскую олигархию. Последующие поколения отомстят за меня палачу, назначенному для содержания меня в тюрьме, и ваши министры умрут жестокой смертью». Доктор, который мог видеть, как смерть приближается к императору, был восхищен проявленной императором стойкостью духа, которую невозможно было подавить.