Император устал и некоторое время молчал, затем вновь заговорил: «Когда ты вернешься во Францию, то сразу же поезжай и повидайся с императрицей и моим сыном. Когда ему исполнится пятнадцать лет, передай ему мои вещи, которые я поручаю пока хранить тебе. Помоги ему вернуть себе имя Наполеона». Я заверил императора, что сделаю все, что в моих силах, чтобы выполнить его указания, так как его пожелания священны для меня. Я обещал ему — насколько позволяло мое эмоциональное состояние, так как меня душили слезы, — что состояние и почести, которыми он удостоил меня, будут разделены с девушкой, чей отец пролил кровь за родину и ради славы императора.
Я не мог заставить себя надеть ожерелье, как об этом просил император, и положил ожерелье в походный рюкзак, где оно и хранилось раньше. Я могу даже сказать, что, когда я ухаживал за императором, мысль о таком ценном подарке некоторое время беспокоила меня; моя готовность ухаживать за императором и мое рвение до этого времени не могли вызвать подозрений, и я в какой-то момент стал опасаться, что мое большое рвение может быть расценено как результат той участи, которую император уготовил для меня. Конечно, я вел себя очень глупо, но я действительно чувствовал некий страх из-за всего этого, который я смог преодолеть, только осознав свою собственную глупость.
Когда я сказал императору, что в течение всего дня у него наблюдается улучшение состояния здоровья, он ответил: «Я выгляжу немного спокойнее, но это не значит, что мне стало лучше; это просто момент отсрочки. Если бы моей болезнью занялись своевременно, то, возможно, меня бы смогли вылечить; мой конец близок. Природа расщедрилась, решив подарить мне хороший день, чтобы я привел в порядок дела. Я сказал Монтолону, чтобы он помог тебе купить поместье недалеко от его собственного в Бургундии; ты будешь там счастлив, местные жители — прекрасные люди, в которых я всегда видел истинных патриотов».
В эту минуту объявили о приходе графа де Монтолона, который пришел дежурить около императора.
Глава двадцать пятая
Религиозные приготовления императора — Завещательные отказы и инструкции — Последние дни ухода за больным императором — Визит графини Бертран — Отец Виньяли с императором — Агония императора и его кончина
21 апреля император чувствовал себя хуже, чем накануне. Он послал графа де Монтолона, который провел с ним несколько часов, подышать свежим воздухом и вызвал доктора, а затем отца Виньяли. Он сообщил доктору, что процедура бритья утомила его и силы покидают его; затем, повернувшись к отцу Виньяли, император сказал:
«Вам известно, что такое похоронная обитель?»
«Да, сир».
«Вам приходилось служить в ней?»
«Никогда, сир».
«Ну что ж, вы будете служить в моей, когда у меня наступит агония. Вам соорудят алтарь в соседней комнате, вы будете совершать святое причастие и читать молитвы умирающему. Я родился в семье, которая исповедовала католическую веру; я хочу выполнить обязательства, которые она предписывает, и получить ее помощь».
Эта сцена была весьма трогательной; император собирался продолжать говорить, но, повернувшись к д-ру Антоммарки, стоявшему у подножия его постели, он заметил на его лице следы некоторой легкомысленной веселости. Оскорбленный тем, что император называл признаком бессердечности, он заявил доктору: «Сэр, твоя глупость меня утомляет; я могу простить твое легкомыслие и отсутствие у тебя хороших манер, но бессердечность — никогда! Убирайся! — Затем император вновь обратился к священнику: — Когда я умру, меня положат в похоронную часовню! Вы будете служить обедню и не прекратите молиться, пока меня не опустят в могилу». Император замолчал. Священник и я находились под впечатлением только что происшедшей сцены, когда император нарушил тишину в комнате. Он заговорил со священником о Корсике, о Понте-Нуово и о Ростино, сказав ему, что он должен там построить дом. Император с удовольствием описывал счастливую и мирную жизнь, которую там в будущем обретет священник, имея в виду, что он оставит ему средства для того, чтобы реализовать на практике те мечты, о которых он только что говорил. Тронутый ласковой добротой императора, отец Виньяли преклонил колени и схватил руку императора, лежавшую на краю постели. Священник прижал руку императора к своим губам и вновь встал во весь рост с глазами, полными слез. После того как император отпустил священника, он сказал мне: «Сердце этого бедняги Виньяли поражено печалью, когда он видит, в каком положении я сейчас нахожусь; мне нравится его характер, это же характер корсиканского ребенка. Что же касается того дурака, то он едва ли стоит моего внимания. Лечили кого-либо хуже, чем он меня?» Я не ответил императору, но подумал, что его гнев не будет долгим; и присущее ему благородство, которое заставляет его прощать, не изменит ему и в случае с д-ром Антоммарки. Я не ошибся.