«Сир, только Вашему Величеству могла прийти такая мысль», — ответил генерал. Я удалился, чтобы оставить его наедине с императором. В тот же вечер император распорядился, чтобы я отнес в дом графа де Монтолона императорские рукописи и коробку, в которой содержалось то, что император называл своим резервом, упомянутым им в одном из его дополнительных распоряжений к завещанию, в дом графа Бертрана — оружие и в мою квартиру — дорожный рюкзак, а также три ящика из красного дерева, хранивших его табакерки. После такого напряженного дня ночь обещала стать тревожной, такой она и оказалась. Император пытался заснуть, но безуспешно.
День 28 апреля начался плохо; силы императора буквально таяли на глазах, а ноги были постоянно холодными. Большое количество горячо нагретых полотенец немного восстановило тепло; император спросил Сен-Дени, принесшего полотенца, как чувствует себя его ребенок. «Ты, должно быть, сильно устаешь, просиживая со мной так много времени, мальчик мой; как сегодня дела у Новерраза? У него же было серьезное заболевание». Мы ответили, что Новерраз чувствует себя лучше, уже начинает выздоравливать.
Накануне доктора и граф Бертран настаивали на том, чтобы император поменял комнаты, заявив, что его две спальные комнаты недостаточно проветриваются. Император не любил делать то, что противоречило его привычкам, тем не менее он согласился с предложением докторов и графа Бертрана. Д-р Антоммарки напомнил императору, что тот обещал сделать своей спальной комнатой гостиную. «Я не возражаю, там все готово?» — спросил император, взглянув в мою сторону.
«Да, сир», — ответил я. Между двумя окнами в гостиной была поставлена небольшая походная кровать, складной ширмой прикрыли дверь, а сбоку от постели поместили небольшой стол. Император, который накануне чувствовал себя очень слабым, когда переходил с постели в кресло, казался еще более измученным, еле-еле передвигаясь из спальной комнаты в гостиную. Он встал с постели, набросил на себя халат, надел комнатные туфли и, когда встал во весь рост, произнес: «Горе мне, ноги более не держат меня». Мы предложили перенести его, но он отказался от этого. Поддерживаемый графом де Монтолоном и мною, он с большим трудом добрался до гостиной и забрался в постель. Во время этого перехода из спальной в гостиную он, тяжело опираясь на графа де Монтолона, сказал ему: «Сын мой, у меня более не осталось сил, я полностью физически опустошен». Как только он лег в постель, мы обернули его ноги горячо нагретыми полотенцами. Затем мы поставили вторую походную кровать в углу гостиной около двери, ведущей в бильярдную комнату, на той же стороне, где был камин. Другая кровать, поставленная между окнами напротив камина, была той самой, на которой император скончался.
В ночь с 28 на 29 апреля император не смог заснуть; он объяснял свое состояние бессонницы тем, что сменил комнаты для сна. Когда я пришел к нему в 3 часа утра, я увидел, что граф де Монтолон пишет под его диктовку, и собирался уже уйти, когда император сказал, чтобы я остался: «Монтолон, сын мой, пойдите и отдохните, вы нуждаетесь в этом, а я продолжу работу с Маршаном». Я занял место г-на де Монтолона, и император сказал мне, чтобы я озаглавил работу, которую он диктовал, как «Вторые раздумья». В течение часа и тридцати минут он подробно диктовал свои мысли на тему об организации национальной гвардии, чтобы защитить территорию Франции, о чьем благополучии и величии он всегда думал. Когда он закончил диктовать, то сказал мне, чтобы я аккуратно все переписал и приложил этот письменный материал к тому, что он уже продиктовал графу де Монтолону, который продолжал стоять у кровати императора. Император сказал мне: «Я чувствовал себя таким слабым вчера, и мне так хорошо сегодня, что я ощущаю силы для того, чтобы поездить верхом на коне».
Когда наступил рассвет, я раскрыл ставни. Поскольку ночью он сменил кровати, а сейчас солнечный свет больно резал его глаза, то он попросил вернуть его обратно в свою прежнюю спальню, что он и сделал с большим трудом, опираясь на Сен-Дени и на меня. Природа наградила его последними силами, продиктованные им две рукописи были его лебединой песнью. К большому сожалению, эти рукописи были потеряны.