Ваши земли, ваше положение, ваша слава и слава ваших детей не имеют больших врагов, чем эти коронованные особы, навязанные нам иностранными державами; они враги нашей славы, потому что подробное перечисление многих героических дел, прославивших народ Франции, сражающийся против них, чтобы освободиться от их угнетения, уже само собой является их осуждением.
Ветеранов Сомбры-и-Меза, Рейна, Италии, Египта, Запада, Великой армии постоянно унижают. К их благородным шрамам относятся с презрением; их успехи будут считаться преступлениями. И на этих храбрецов будут смотреть как на бунтовщиков, если — как утверждают враги народа — законные монархи находятся среди иностранных армий.
Почести, награды и лесть достанутся тем, кто служил им против родины и против нас.
Солдаты! Приходите и становитесь под знамена вашего вождя. Его жизнь тесно связана с вашей; его права — права народа и ваши; его интересы, честь и слава — это ваши интересы, честь и слава. Победа идет форсированным маршем. Орел с национальным флагом полетит с колокольни на колокольню вплоть до башен собора Парижской Богоматери. Только тогда вы сможете с гордостью показать свои шрамы. Только тогда вы сможете гордиться собственными достижениями. Вы будете освободителями родины.
Вы доживете до преклонных лет, и почтительные граждане-земляки будут с уважением слушать, когда вы начнете рассказывать о своих величайших подвигах, и вы сможете сказать с гордостью: «И я был в рядах этой Великой армии, которая дважды занимала Вену, входила в Рим, Берлин, Мадрид, Москву, очищала Париж от бесчестья, которое после себя оставили измена и присутствие врага».
Честь и слава этим храбрым солдатам, ставшим гордостью родины! И вечный позор преступным французам, независимо от их знатности, которые 25 лет сражались бок о бок с нашими врагами, чтобы разорвать на части душу родины!
Как это обращение, так и предыдущее было отмечено печатью огромного вдохновения; речь к генералам, офицерам и солдатам Эльбанского батальона также не уступает в этом первым двум обращениям; она также была продиктована с большой скоростью. Откройте книгу любого греческого или латинского автора, и вы не сможете найти в ней речь, которая бы превзошла эти три. Только подумать, что Наполеона обвиняли в неумении писать, равно как и в отсутствии у него храбрости!
Когда эти обращения были прочитаны на верхней палубе, их содержание было встречено с большим энтузиазмом. Все поспешили сделать себе копии и размножить их, чтобы раздавать после высадки на берег Франции. Император сожалел, что не захватил с собой портативной печатной машины, так как он считал, что печатный текст более достоверен и производит на людей большее впечатление.
Когда мы уже собирались поднять на мачте трехцветный флаг, император через люк протянул мне свою шляпу, чтобы я заменил на ней эльбанскую кокарду на трехцветную национальную кокарду, что заняло у меня всего лишь минуту. Император надел шляпу: при виде кокарды, зиявшей на шляпе еще под солнцем Аустерлица, воодушевление зрителей было столь сильным, что император, Который хотел говорить, и сам не смог вымолвить ни одного слова.
И в самом деле, было бы трудно описать взрыв эмоций, охвативших весь бриг: радостные крики, аплодисменты, топот ног были столь громкими, что, казалось, сразу стали стрелять все корабельные пушки. Это было настоящее ликование.
Зная, что норма довольствия гвардейцев исчерпана, император приказал своему дворецкому вынести провизию, предназначенную для его собственной свиты, и разделить ее с гвардейцами. Кораблям флотилии был дан сигнал сблизиться и поднять трехцветный флаг. Эта церемония была встречена с таким же энтузиазмом, как и на бриге. Гвардейцам объявили о повышениях в должности, и были розданы медали тем, кто их заслужил. Солдаты целого батальона стали легионерами.
Несколько поляков не получили медалей. Полковник Жермановский, возражая против их награждения, заявил, что они еще слишком мало служили, и поэтому он попросил Его Величество подождать, когда они смогут отличиться, чтобы заслужить этот знак храбрости и чести.
Менее чем за милю до бухты Жуан император приказал капитану Ламуретту высадиться с брига вместе с 30 солдатами и на берегу захватить батарею в том месте, где предполагалась высадка всего десанта. Эта батарея находилась между бухтой Жуан и Антибом и не была укомплектована личным составом.