Наконец, 9 ноября мы добрались до Смоленска, и император выбрал для своей резиденции прекрасной здание на Новой площади. Хотя этот достаточно крупный город, имевший важное стратегическое значение, пострадал еще тогда, когда мы в первый раз проходили через него, наступая на Москву, в нем еще оставались некоторые запасы, и мы нашли самые разнообразные продукты для императорского обслуживающего персонала и для офицеров; но император не оценил это изобилие для привилегированных, когда узнал, что армия испытывает недостаток провизии для солдат и фуража для животных. Когда он узнал об этом, его ярость стала бешеной. Никогда раньше я не видел, чтобы император был до такой степени вне себя. Он приказал вызвать комиссара, ответственного за поставку провизии, и так отчитал его, что тот страшно побледнел и не мог ничего сказать в свое оправдание, что привело императора в еще большую ярость, и он разразился ужасными угрозами. Я слышал крики, находясь в соседней комнате, и потом узнал, что квартирмейстер упал в ноги его величества, вымаливая прошение. Император, когда его ярость выдохлась сама по себе, простил его.
14 ноября мы возобновили путь по тому же самому маршруту, по которому следовали несколько месяцев назад при совершенно других обстоятельствах. Термометр показывал двадцать градусов ниже нуля, и мы были еще очень далеко от Франции.
Меневаль
Наполеон оставался в Смоленске несколько дней, чтобы собрать в единое целое всех отставших и бродивших по разным дорогам солдат и дать возможность немного отдохнуть остаткам армии, которая таяла буквально на глазах из-за холода и лишений. Однако пришлось покинуть и этот город. Начиная с этого времени на французскую армию не переставали обрушиваться самые ужасные бедствия и неприятности.
Покидая Смоленск, император приказал маршалу Нею прикрывать тыл отступавшей армии и не уходить из города, не уничтожив его фортификационные сооружения. Ней, которого должен был поддержать маршал Даву, выступил из Смоленска 17 ноября. Но в ночь того же числа противнику удалось сманеврировать таким образом, что корпус маршала Нея оказался отрезанным от корпуса Даву. Корпус последнего опередил корпус Нея на целый маршевый день. Император, узнав в Красном о маневре, осуществленном русскими войсками, и думая только о том, как лучше помочь корпусам двух маршалов, которые, как он считал, попали в одинаково опасное положение, решил принять удар русской армии на себя. Встав перед выбором, продолжать ли без остановки отступление или вступить в бой с неприятелем, чтобы не бросить два корпуса на произвол судьбы, Наполеон принял решение, которое в подобных обстоятельствах не вызывало сомнений. Соответственно, на следующий день он вернулся назад, чтобы атаковать противника.
Констан
С каждым часом наше беспокойство возрастало. Наполеон без конца запрашивал, не появился ли Ней, обвиняя самого себя в том, что подставил врагу этого храброго генерала, спрашивая о нем так, словно потерял близкого друга. Вся армия разделяла волнение Наполеона и проявляла такое же беспокойство, словно в опасности оказался только один этот храбрый солдат.
20 ноября император сел обедать в компании генерала Мутона и маршала Бертье, когда к ним в палатку вбежал полковник Гурго (позднее генерал) с известием о том, что маршал Ней и его войска находятся всего лишь на расстоянии нескольких лье.
Его величество повторил несколько раз: «Я готов отдать все серебро в сейфах Тюильри, лишь бы Ней был рядом со мной».
Вице-королю Евгению была предоставлена честь встретить маршала с корпусом в четыре тысячи солдат. Опасность была большая, выстрел пушки вице-короля Евгения послужил сигналом, понятым маршалом. Со стороны маршала последовал огонь стрелкового взвода. Два корпуса встретились, и, даже до того, как они объединились, маршал Ней и вице-король Евгений уже были друг у друга в объятиях. Говорят, что последний плакал от радости. Даже самые отвратительные ситуации становятся менее мрачными благодаря подобным сценам. До самой Березины наше отступление представляло собой сплошную цепь небольших стычек с неприятелем и громадных страданий.
Одну ночь император провел в деревне Ганивки, в деревянной хижине из двух комнат. Вторую, заднюю, комнату он выбрал для себя, а в первой весь штаб спал как попало. Я оказался в более удачном положении, так как спал в комнате его величества, но несколько раз в течение ночи мне нужно было проходить через первую комнату, и тогда я был вынужден шагать через спящих, измотанных усталостью людей. Хотя я и старался не потревожить их, но они спали так близко друг от друга, что мне приходилось наступать им на ноги или руки.