Во время второго дня битвы при Дрездене маршал Мюрат проявил чудеса доблести. Много было сказано об этом действительно необыкновенном человеке.
Он был огромный, и одно это резко выделяло его среди других. Он искал любой возможный повод, чтобы привлечь внимание к своей персоне. Его правильные и резко обозначенные черты лица, его красивые синие глаза, огромные усы и черные волосы, спадавшие длинными локонами на воротник куртки с узкими рукавами, обращали на себя внимание с первого взгляда.
Добавьте к этому: богатейший и весьма элегантный костюм, который кто-нибудь другой обычно надевал только при посещении театра, — польский мундир с роскошной вышивкой и позолоченным поясом, с которого свисали ножны с легкой шпагой, имевшей прямое лезвие с острым концом, но без граней и без гарды эфеса; крупные рейтузы пурпурного цвета с золотой вышивкой по швам и желто-бежевые сапоги; большую шляпу с золотой вышивкой и с белыми перьями по краям, над которыми колыхались четыре страусовых пера, а в середине шляпы выделялся изысканный плюмаж из перьев цапли; и, наконец, коня короля, отобранного из числа самых сильных и самых красивых породистых коней. На коне была длинная, доходившая чуть ли не до самой земли попона с элегантной вышивкой сине-небесного цвета. Седло было образчиком венгерского или турецкого мастерства, по своему великолепию седлу и другой экипировке коня не уступали уздечка и стремена.
Все эти веши особенно выделяли Иоахима Мюрата, делая его человеком, внушавшим ужас и обожание. Но что украшало его более всего, так это поистине рыцарская храбрость, очень часто приводившая его на край безрассудства, словно для него не существовало такого понятия, как опасность.
К сожалению, прошло то время, когда сами планы императора уже рассматривались как знак победы. Руководство армии в лице командующих корпусами, которые до последнего времени выказывали полнейшее повиновение, начало ставить под сомнение и даже осуждать планы, которые они боялись осуществить.
Когда армии стало известно, что император намерен начать наступление на Берлин, то эта новость послужила сигналом для общего недовольства. Генералы, которые избежали катастрофы в Москве и опасностей двойной кампании в Германии, чувствовали себя уставшими и, возможно, жаждали пожинать плоды своего благосостояния, а также, наконец, получить возможность отдыха в кругу собственных семей.
Некоторые генералы зашли так далеко, что стали обвинять императора в стремлении продолжать войну. «Разве недостаточно убитых?» — спрашивали они. И эти жалобы высказывались публично и достаточно громко для того, чтобы дойти до ушей императора. Члены его штаба проявили редкостную солидарность, умоляя императора отказаться от намеченных планов в отношении Берлина и вместо этого совершить марш на Лейпциг.
Я видел, как страдал император от необходимости выслушивать подобные протесты, несмотря на уважительный тон, которым они излагались. В течение двух дней его величество не принимал окончательного решения. И какими долгими казались эти сорок восемь часов!
Никогда заброшенная хижина или бивак не представляли собой столь мрачного зрелища, как печальный замок Дюбена. В этой скорбной резиденции я впервые видел императора, который оказался не у дел: состояние нерешительности настолько овладело его существом, что казалось, его характер также полностью изменился. Кто бы мог этому поверить? За той активной деятельностью, которая не давала ему покоя и которой он беспрестанно полностью отдавал себя, последовало явное равнодушие, не поддававшееся описанию.
Я видел, как почти весь день он лежал на диване. Перед ним стоял стол, весь покрытый картами и бумагами, на которые он даже и не смотрел. Часами он занимался только тем, что выводил большие: буквы на листах белой бумаги. Так продолжалось все время, пока он находился в состоянии нерешительности и колебания между устремлениями собственной воли и мольбами своих генералов.
В конце этих двух дней самого напряженного ожидания он сдался. С этого момента все было потеряно. Он часто повторял, с горечью вспоминая об уступках, на которые пошел в то время: «Я бы избежал многих неудач, если бы следовал собственной интуиции. Я проиграл только потому, что уступил импульсивным мнениям других».
Меневаль
Внезапную болезнь, поразившую Наполеона после победы при Дрездене, можно также расценить как следствие фатальности.