«Когда Французская республика пустила на продажу в Сомюрском округе земли духовенства, бочар Гранде, которому было тогда сорок лет, только что женился на дочери богатого торговца досками. Имея на руках собственные наличные средства и приданое жены, Гранде отправился в столицу округа, где благодаря двумстам дублонам, врученным его тестем неподкупному республиканцу, ведавшему распродажей национального имущества, приобрел за бесценок, если и не вполне законно, то законным порядком, лучшие виноградники округа, старое аббатство и несколько сдаваемых в аренду ферм. В политике он покровителъствовал бывшим аристократам и все свое влияние употребил на то, чтобы не допустить распродажи имений эмигрантов, в коммерции он поставил республиканским армиям пару тысяч бочек сухого вина и сумел добиться, чтобы ему заплатили за них великолепными, принадлежащими одному женскому монастырю пастбищами, приберегаемыми в качестве козырного аукционного лота. При консульстве курилка Гранде сделался мэром, мудро правил, а собирал виноград и того лучше, в эпоху Империи он превратился в Господина Гранде».
Такие Гранде наводнили провинцию, но если где спекуляция на армейских поставках и обесценивающихся ассигнатах и приобрела невиданный размах, так это в Париже. Дворянство хиреет, приходит царство нотаблей. Возникает новая буржуазия, та, что сумела за время инфляции прибрать к рукам национальное имущество или заполучить государственные заказы, та, что пролезла в административные органы или освоила юриспруденцию, наконец, та, что, освободившись от гароты корпоративных ограничений, взялась под сенью политики протекционизма, проводимой Директорией, за создание мастерских и мануфактур.
Чего хотела буржуазия в 1789 году? Сиейес сформулировал ее требования в своем знаменитом памфлете «Что такое третье сословие?». Более лаконично они были определены в нескольких приписываемых Наполеону словах: «Удовлетворение тщеславия; свобода была лишь предлогом». Феодальная реакция, перекрывшая или, точнее, грозившая перекрыть буржуазии доступ в ряды дворянства, превратила ее, поднимающуюся в неудержимо развивающейся стране, в силу, враждебную старым социальным институтам. Впрочем, зачинщики далеко не всегда выигрывали в результате падения старого режима: нередко буржуазная собственность XVIII века гибла под обломками феодализма. И все же буржуа и крестьянин, что неоднократно подчеркивалось, — союзники в борьбе с феодализмом. Они вышли из нее победителями и как бы единомышленниками. Не символизировали ли они движущие силы и вдохновенный порыв этой борьбы?
Особняком стоит четвертая сила: городской пролетариат. Поначалу голод и безработица выбрасывают на улицы городов (прежде всего Парижа) ремесленников, подмастерьев, прислугу, поденщиков. Малочисленность крупных предприятий, патриархальные формы цеховых отношений, сближавших хозяина и работника, предотвращали возникновение острых социальных конфликтов. Мысль о забастовке не распространялась за пределы торгового дома или на худой конец — корпорации. Вдохновленные идеями Руссо, социальные устремления ограничивались кругом «мелких производителей и мелких лавочников». Санкюлоты мечтали о некоем «всемирном патронате». Городской пролетариат стал тараном революционного террора. Вместе с тем, озабоченное необходимостью обеспечить зарождающуюся промышленность дешевой рабочей силой, Учредительное собрание принимает 14 июня 1791 года закон Jle Шапелье, запрещающий организацию рабочих союзов. Упразднение цеховых организаций привело к усилению эксплуатации детского труда. Стремясь к поддержанию порядка и упрочению гарантий частной собственности — своей, кровной, — термидорианцы также торопятся разоружить предместья. Движение санкюлотов было подавлено новой буржуазией при полном попустительстве крестьянства.
Совершив государственный переворот, Бонапарт провозгласил: «Революция — это я», — и тут же опроверг себя: «Революция завершилась».
Завершить Революцию! Об этом мечтали 5 августа 1789 года, и во времена Учредительного собрания 1792-го, и тогда, когда Конвент славословил «Верховное существо», и тогда, когда голова Робеспьера скатилась в корзину. Завершить Революцию можно было тремя способами: восстановив монархию и аристократию (во главе со старой или новой династией), закрепив завоевания буржуазии и крестьянства, удовлетворив требования парижских санкюлотов. Возврат к прошлому, упрочение настоящего, подготовка будущего.
Наполеоновская авантюра — выбор, на который Бонапарт отважится только в 1799 году.
Октябрь 1799 года. Судьба Революции все еще не решена. В вандемьере и фрюктидоре роялисты едва не пришли к власти. Правда, их партия раскололась на конституционалистов и ярых монархистов, сторонников возвращения к старому режиму, сгруппировавшихся вокруг графа д'Артуа — брата Людовика XVIII. Их позиции по-прежнему прочны на западе и юге. Похоже, реставрация неизбежна, но когда она произойдет? И в какие выльется формы?
Слева — неоякобинцы. Они одержали победу на выборах VI года благодаря ремесленникам и лавочникам, своим сторонникам, составлявшим большинство городского населения. Директория аннулировала результаты голосования, однако якобинцы вновь завоевали большинство на выборах VII года. Они весьма влиятельны в Совете пятисот, несколько менее — в другой палате законодательного корпуса — в Совете старейшин. Их программа, хотя и более умеренная в сравнении с программой бабувистов, часть которых примкнула к ним по-еле поражения Гракха Бабефа, все же сближает их со вчерашними «террористами»: они требуют режима более демократического, чем тот, который узаконен действующей с 1795 года олигархической конституцией, нападают на уклоняющихся от присяги Гражданской конституции священников, наконец, призывают к укреплению законодательной власти в страхе перед наступлением Директории. Возобновившаяся в 1799 году война и сокрушительное поражение, которое потерпела в ней Франция, позволили им провести закон о заложниках, предусматривающий ответственность родителей эмигрантов за преступления, совершенные против должностных лиц, а также решение о принудительном займе, налагаемом на толстосумов. Поддерживаемые такими генералами, как Бернадот, Журдан и Ожеро, неоякобинцы тем более влиятельны, что объединяют вокруг себя всех недовольных. Однако, будучи скорее коалицией, нежели партией, они обнаруживают недостаток сплоченности. Наконец, упрочение внешнеполитического положения страны, ставшее возможным благодаря победам Брюна в Бергене и Массена в Цюрихе 26 сентября 1799 года, еще больше подрывает их позиции, делая непопулярной проповедуемую ими политику террора. Фуше, возглавивший в августе департамент полиции, без труда перекрыл кислород якобинскому обществу, именовавшемуся «обществом конституционалистов», еще совсем недавно наводившему ужас на Директорию. Тем не менее неоякобинцы по-прежнему пользуются ощутимой поддержкой армии и администрации.
Так что же, конституционная монархия или Республика без страха и упрека?
Так называемые «термидорианцы», эти ветераны революционных собраний, пришедшие к власти после падения Робеспьера, все эти Сиейесы, Камбасересы, Мерлины, Фуше, Кинеты и им подобные не хотят ни реставрации (большинство из них голосовало за казнь Людовика XVI), ни «анархии», ибо они отражают интересы нуворишей, нажившихся на распродаже национального имущества. Отдавая себе отчет в собственной непопулярности, являющейся следствием злоупотребления властью и абсолютного безразличия к народным нуждам, они удерживают бразды правления лишь благодаря не вполне законным действиям, устраняя принявших участие во флореальском антиякобинском перевороте роялистов на основании декрета о ротации двух третей состава Собрания, жертвуя при необходимости теми из них, кто в наибольшей степени скомпрометировал себя. Баррас, человек Директории со дня ее основания, — символ всех компромиссов, которыми запятнали себя термидорианцы.
Цели термидорианцев абстрактны (их вполне устраивает буржуазная республика), зато социальная опора более чем конкретна: «толстосумы», все те, кто неминуемо проиграет как в случае реставрации, так и в случае реванша «подведенных животов». Вдобавок они подразделяются на два лагеря. В Директории, осуществляющей исполнительную власть, генерал Мулен и бывший министр юстиции эпохи террора Гойе — сторонники действующей конституции. Сиейес со своей неразлучной тенью Роже Дюко, напротив, презирает не им составленную конституцию. А так как по закону внесение в нее каких-либо изменений возможно не ранее чем через девять лет, бывший аббат вынашивает мысль о скрытом военном перевороте. Не случайно он обратился с этим предложением к генералу Жуберу незадолго до его гибели при Нови 15 августа 1799 года. Для проведения задуманной акции Сиейес заручился поддержкой представителей «французской интеллигенции», потомков «просветителей», таких, как Дону, Кабанис, Деститут де Траси, Гара и деятелей типа Вольнея, сотрудничавших с ним в Национальном институте наук и искусств, основанном термидорианским Конвентом на базе упраздненных академий. Пятый директор, Баррас, проявляет нерешительность. Его подозревают в симпатиях к роялистам и даже орлеанистам. Симпатиях, которые приписывались и Сиейесу в то время, когда еще не считалось, что он работает на «иностранного принца»[4].
4
Возможно, автор имеет в виду герцога Брауншвейгского, которому прочили французский престол.