— Мы в центре научного мира, и на первом плане наша зебра, — сказал журналист.
— Моя зебра, — ответил Мармус, — вовсе не зебра, а родоначальница новой науки.
— Созданным вами сравнительным изучением инстинктов подкрепляется наблюдение сэра Фэрнайта, что испанские, шотландские и швейцарские бараны по пастбищу ходят не одинаково, а в соответствии с тем, как растет трава в этих странах.
— Ну, а продукты, — воскликнул журналист, — разве они не становятся иными в зависимости от атмосферической среды? Наша зебра, ступающая, как жирафа, объясняет, почему нельзя производить в Нормандии белое масло бри и почему в Мо не получишь невшательного желтого масла и желтого сыра.
— Вы попали в самую точку! — восторженно воскликнул ученик. — Малые факты — великие открытия. В науке все связано одно с другим. Вопрос о сырах тесно связан с вопросами внешнего вида животного и сравнительного изучения инстинктов. В инстинкте — все животное целиком; в мысли концентрируется весь человек. Если инстинкт модифицируется и меняется в зависимости от среды, в которой он развивается, в которой он действует, то ясно, что такому изменению подвержен и зоон, то есть внешняя форма жизни. Существует только один принцип, одна и та же форма.
— Один хозяин для всего живого, — сказал Мармус.
— Отныне, — продолжал ученик, — номенклатуры пригодны для того, чтобы мы сами отдали себе отчет в различиях; однако номенклатуры — это еще не наука.
— Да ведь это же, — сказал журналист, — избиение позвоночных и моллюсков, членистоногих и лучистых, млекопитающих и усоногих, безглавых и ракообразных! Нет больше ни иглокожих, ни кишечнополостных, ни инфузорий! Словом, вы ломаете все перегородки, изобретенные бароном Серсо! И все становится настолько простым, что не будет никакой науки, а будет один лишь закон... Поверьте мне, ученые станут защищаться, прольется много чернил! Несчастное человечество! Ученые, конечно, не позволят гению сводить на нет замысловатые труды стольких наблюдателей, которые разместили по банкам все творение! Нас оклевещут, как ваш великий философ был оклеветан. Подумайте, что произошло с Иисусом Христом, который провозгласил равенство душ, как вы собираетесь провозгласить зоологическое единство! Можно ли не содрогнуться? Ах, Фонтенель был прав: сожмем крепче кулаки, когда мы держим истину.
— Господа, неужели вы испугаетесь? — спросил ученик Прометея естествознания. — Вы измените святому делу животного мира?
— Нет, сударь, — воскликнул Мармус, — я не покину науки, которой я посвятил всю свою жизнь; в доказательство этого давайте напишем вместе статью о моей зебре.
— Здорово! — сказал молодой журналист моему хозяину, когда унитарист покинул нас. — Видите, все люди — дети, выгода ослепляет их, и, чтобы вести их на поводу, достаточно узнать, что им выгодно.
— Мы спасены! — сказал Мармус.
Итак, научная статья о зебре Центральной Африки была написана талантливейшим учеником великого философа, осмелевшим потому, что он писал под именем Мармуса, и полностью сформулировавшим новое учение. Оба моих хозяина вступали в самую забавную фазу славы. Их обоих забросали приглашениями на обеды, на вечеринки, на балетные утренники. Столько людей провозгласило их учеными и знаменитостями, столько у них оказалось соучастников, что стало совершенно очевидно — они всегда были не чем иным, как первоклассными учеными. Корректурные листы превосходной статьи Мармуса были посланы барону Серсо. Академия наук признала вопрос настолько серьезным, что ни один академик не осмеливался высказать свое мнение.
— Нужно посмотреть, нужно подождать, — говорили все.
Господин Сальтейнбек, бельгийский ученый, сел в почтовую карету. Господин Фос-Ман-Беттен, голландский ученый, знаменитый Фабрициус Гобтусселл уже ехали смотреть на прославленную зебру, точно так же, как сэр Фэрнайт. Пылкий юноша, сторонник учения о зоологическом единстве, работал над докладом, выводы которого были убийственными для формулировок барона Серсо.
Уже и среди ботаников образовалась партия, которая стояла за единство растений. Знаменитый профессор де Кандоль и не менее знаменитый де Мирбель под влиянием смелых исследований господина Дютроше еще колебались (просто из снисхождения) в пользу авторитетности барона Серсо. Мнение об единообразии объектов ботаники и объектов зоологии завоевывало все новые позиции. Серсо убедил министра посетить зебру. Я уже ступал так, как того хотели мои хозяева. Шарлатан приделал мне коровий хвост, а желтые и черные полоски сделали меня совершенно похожим на будку австрийского часового.
— Удивительно, — сказал министр, видя, что я шагаю сначала обеими левыми ногами, а затем обеими правыми.
— Удивительно, — сказал академик, — но в конце концов объяснимо.
— Не знаю, — сказал любезный министр, бывший когда-то оратором, известным своей резкостью, — как можно умозаключать от различия к единству.
— Если проявить упорство... — остроумно заметил Мармус, не высказываясь по существу.
Министр, сторонник безусловных взглядов, чувствовал необходимость дать отпор пагубным идеям и рассмеялся, услыхав эту шуточку.
— Вероятно, — сказал он, взяв Мармуса под руку, — этой зебре, привыкшей к температуре Центральной Африки, трудно жить на улице Турнон...
Услыхав такой жестокий приговор, я настолько огорчился, что зашагал своей обычной поступью.
— Пусть живет, сколько хватит сил, — сказал мой хозяин, испуганный моей сознательной оппозиционностью, — ведь я получил приглашение прочесть курс в Атенеуме, и этот курс я довел до...
— Вы — человек умный и скоро найдете слушателей для вашего прекрасного курса сравнительного изучения инстинктов, который, заметьте, не должен противоречить доктринам барона Серсо. Не прославитесь ли вы в сто раз больше, если ваши идеи изложит его ученик?
— У меня есть, — сказал тогда барон Серсо, — ученик, человек очень умный. Он изумительно повторяет то, что ему преподают! Эту разновидность писателей мы называем популяризаторами...
— А мы называем их «попугаями», — сказал журналист.
— Эти люди оказывают огромную услугу науке. Они излагают научные системы и делают их понятными для невежд.
— Они сами недалеко ушли от невежд, — ответил журналист.
— Мой ученик с большим удовольствием пройдет теорию сравнительного изучения инстинктов, координирует ее со сравнительной анатомией и геологией, ибо в науке все связано одно с другим.
— Итак, заключим союз, — сказал Мармус, пожимая руку барона Серсо и заверяя его в том, что ему, Мармусу, доставила величайшее удовольствие встреча с величайшим, знаменитейшим естествоиспытателем.
Министр обещал тогда знаменитому Мармусу, который успел получить орден Почетного легиона, крупную сумму из фондов, предназначенных для поощрения наук, искусств и литературы. Географическое общество, идя по стопам правительства, назначило Мармусу премию в тысячу франков за путешествие к Лунным горам. По совету своего друга, журналиста, мой хозяин составлял доклад о своем путешествии, использовав труды своих предшественников. Он был принят в члены Географического общества.
Журналист, назначенный помощником библиотекаря Зоологического сада, поднял яростную травлю против великого философа, его стали признавать мечтателем, врагом ученых, опасным пантеистом, над его учением смеялись.
Все это происходило во время политических бурь, в самые беспокойные годы Июльской революции. Мармус немедленно употребил премию и выданное министерством пособие на покупку дома в Париже. Путешественник был представлен ко двору, где удовольствовался тем, что слушал других. Его скромность произвела столь чарующее впечатление, что он был назначен членом университетского совета. Приглядываясь к окружающим людям и делам, Мармус понял, что лекции существуют для того, чтобы ничего не сказать; поэтому он взял себе в помощники рекомендованного бароном Серсо «попугая», задача которого состояла в том, чтобы, излагая теорию сравнительного изучения инстинктов, свести на нет зебру, признать ее исключением, уродством: в науках применяется особый способ группировать и определять факты, как в финансовых делах особым способом группируют цифры.