— Да брось, Лель, ты будто красивых женщин никогда не видел. Что ты в ней нашел? — недоумевал Полель. Лель, уже уставший отвечать, что не знает, промолчал. Брат старался его понять, но что-то внутри, что настаивало на ненормальность поведения Леля, не давало ему это сделать, — Ты её как к Марене нести собираешься? На белом коне? — усмехнулся он.
— На руках, — ответил Лель без энтузиазма.
— Дурак, что ли? Ей богу, последние капли разума и то тебя покинули. Пока до Нави дойдем, совсем с ума сойдешь, придется не нимфу лечить, а тебя! — возмущался брат, злясь на легкомыслие своего брата. Спасать собрался, а как - не подумал, вот же ж дурак! — Нам идти до неё недели две, в лучшем случае. Ты хочешь, чтобы у тебя конечности по одному отвалились? Решил нечисть подкормить?
Лель выдохнул, не желая, отвечать на колкости брата. Почему он возущается? Не ему же её нести - он её и не отдаст! И раз уж ему что-то не нравится, пусть предложит что-нибудь получше. Но Лель, живший вместе с братом неразлучно ещё будучи в животе своей матери, знал все вредные привычки своего брата, знал, что поменять его нельзя, и говорить что-то против, зачастую, бесполезно, поэтому снова промолчал, не стал спорить. А Полелю от его молчания лучше не стало - он покинул его комнату и пошел искать что-то, куда можно было бы уложить спящую нимфу и без труда перенести её до Нави. Раз уж брат не подумал о себе, это сделает он.
— Эх, Лель, какой же ты, порой, идиот, аж зубы от злости сводит! — Полель вошел в сарай и стал рассматривать садовые тачки, которые могли бы подойти по размеру. Он злобно пнул деревянный стол перед собой, на котором лежали садовые инструменты, тот пошатнулся и выронил тяжелый топор, который упал Полелю прямо на ногу. Он запрагал на одной ноге, держась руками за заболевшую ногу, — Твою же мать! — выругался он. Благо топор упал не острой стороной и Полель обошелся легким синяком, — Твоя, ведь, дама, будь добр, ухаживать за ней, а не только глядеть на неё днями напролет! Почему я это должен делать?! — продолжал недоумевать он, подняв топор, и, положив его на место. Он выбрал самую большую тачку и вывез её из сарая и, казалось, немного успокоился. Перун сказал что в полдень они отправятся в путь. Осталось всего пару часов, а Полель ещё не успел собрать свои вещи, вместо этого печется о брате и его нимфе. — Чтоб его! — выругался Полель, злясь на все на свете. Он переживал за брата. Лель в его глазах словно перестал жить. Он был не таким веселым и озорным, как прежде, и Полеля это страшило. Если раньше он считал, что это любовь, то теперь ему казалось, что это недуг. Серьезный недуг, который послала Марена. За что она так обошлась с его братом? В чем он провинился перед ней?
Лель приготовился к пути ещё в тот день, когда узнал, что Дива-Додола вот-вот родит. Теперь он сидел у изголовья ложи нимфы и глядел на неё, как и всегда, словно в последний раз. В дом с шумом вошел Полель, скрипя колесами деревянной тачки.
— Ле-ель! — позвал он. Лель не откликнулся, подумав, что его брат снова выдумал какой-то бред, — Глянь сюда! Скажи, она сюда поместиться? — Лель все же поднялся, чтобы посмотреть, о чем он говорит. Он вышел из комнаты и оглядел тачку, улыбнулся брату, радуясь, что Полель решил позаботиться о нем и его прекрасной нимфе. В его груди дрогнули старые, заснувшие братские чувства, которые затмили чувства, что он испытывал к девушке.
— Должна, — ответил он, — Спасибо, уже пора в путь собираться. Давай попробуем её уложить?
Полель согласился ему помочь. Они снова поругались с братом, когда Полель хотел уложить нимфу на жесткую, грязную тачку. Лель не дал ему этого сделать, выругался на него и стал начищать и обустраивать для своей возлюбленной мягкое, удобное ложе. Полель в какой раз воскликнул брату, что это не настоящая девушка, а всего лишь нимфа, которой совершенно все равно где и как ей лежать. Но Лель был глух и слеп перед трезвым рассудком и пьян своими чувствами, которые он стал, очень зря, возвеличивать и даже, боготворить.