Прижавшись крепче к сладко вздыхающему во сне Гийому, Том подумал о том, что страшный сон может снова повториться. Он устал, потому что не мог от него ни избавиться, ни растолковать. Преследовать его кошмар стал, разумеется, после пожара в Лионе, однако Том очень хорошо помнил голоса своих родителей, он помнил, как мать звала на помощь, крича, что наверху ребёнок…. Воспоминания о том страшном дне отвлекли Дювернуа от первоначальных мыслей, и перед глазами снова встала их улица, горящий дом позади, и толпа прохожих, среди которых были и клиенты его отца, и друзья, но ни один не попытался помочь. Его самого вынес подмастерье, не побоявшийся броситься за ребёнком сквозь пламя на третий этаж. Это был последний день его жизни, после чего началось бесцельное существование, с которым очень скоро пришла темнота. Арфист почувствовал, как тёплые капли скатились по вискам, и нащупав лицо своего возлюбленного губами, провёл ими по лбу и опущенным векам Совершенства, с появлением которого он снова начал вспоминать, что значит видеть, а вместе с тем, страдать ещё больше. Раньше ему никто не был нужен, и слепота была не такой уж и невыносимой. Но теперь, когда появился тот, кого он желал увидеть больше всего на свете, именно теперь он понял, что действительно слеп.
Свеча погасла, комната погрузилась во тьму, накрывая тёмным покрывалом два переплетенных между собой одинаково изящных тела, души которых были сплетены Провидением уже не одно столетие.
***
Уже больше трёх недель влюблённые жили в домике для прислуги у Его Светлости де Роган. Когда Беранже нашёл арфиста у придорожного дерева, и они вместе побрели обратно в Сент-Мари, по дороге им встретился кузнец со своим сыном Жаком, которых граф послал на их поиски. Не обнаружив ни одного, ни другого наутро, и узнав, что в деревне молодых людей не видели со вчерашнего вечера, де Роган предположил, что с ними вполне могла случиться беда, а поскольку был человеком по природе неравнодушным, решил послать подмогу, ведь ночью, да ещё и в такое ненастье, Гийом и Тома не могли далеко уйти. Кузнец по имени Пьер был рослым и крепким детиной, а потому с лёгкостью подхватил Дювернуа на руки, когда только увидел его: беднягу била крупная дрожь, он то и дело кашлял, а лицо и тело пылали. В таком состоянии его и доставили в поместье графа, который строго настрого запретил Беранже покидать его дом до выздоровления арфиста: «Можешь отправляться куда пожелаешь, а Тома останется тут. Не каждый день рождаются такие потрясающие музыканты. Я бывал на приёмах у Парижской знати, мальчик, видывал и их музыкантов – такого я не встречал нигде». Конечно же, граф знал, что Билл никуда не уйдёт без своего златокудрого друга, ибо давно уже заметил то, какими глазами он на того смотрит, и видел, как яркий румянец вспыхивал на щеках Тома, когда Билл шептал ему что-нибудь на ухо, или клал руку на плечо. Как бы Нарцисс ни пытался скрывать своё отношение к Дювернуа, всё его самообладание гасло, когда тот притрагивался к струнам – оторвать взора от его рук было невозможно, и этот жаждущий взгляд был замечен окружающими. Такой расклад вполне устраивал графа, ведь это означало, что Гийом не будет пытаться охмурить его дочерей, с любвеобильностью которых он и без того еле справлялся. А потому, повелев слугам нагреть воды, чтобы сперва вымыть перепачканных грязью горе-скитальцев, Его Светлость распорядился подготовить небольшую комнату на чердаке домика прислуги, и перенести туда Тома, которого одолевала лихорадка.
Так прошло пятнадцать дней, пять из которых Том пробыл в забытьи, а в последующие был настолько слаб, что еле вставал с постели. Билл не отходил от него ни днём, ни ночью, отрываясь лишь на два-три часа, когда у графа были гости, и нужно было спеть или продекламировать стихи, после чего бегом возвращался в маленькое помещение под крышей, которое стало всем его миром в эти дни. Беранже терпеливо ухаживал за совершенно измождённым арфистом, который теперь казался и вовсе прозрачным. Для удобства Билл заплёл его волосы в косу, и каждое утро расплетал её, чтобы расчесать роскошные локоны. Он терпеливо обтирал его тело влажной тканью, смоченной в воде с добавлением целебных трав, и неукоснительно следовал указаниям лекаря, которого граф сам привёз из Тулузы, чтобы лечить непутёвого мальчишку, который неизвестно зачем решил сбежать в ту злополучную ночь. «Пусть только поправиться — как дам кнута!» — негодовал граф, хотя, безусловно, ничего подобного делать не собирался. Он прекрасно понимал, что причины, скорее, крылись именно в отношениях между молодыми людьми, а потому обычно тихий Дювернуа, который ни разу никому не доставил хлопот, вдруг повёл себя настолько странным образом.
Нарцисс бесконечно страдал муками совести все те дни, понимая, насколько виноват перед Томом, а когда жар долго не спадал, плакал от беспомощности, целуя холодные ладони своего прозрачного чуда. На последнее место отошло всё: мечты о Париже и славе, планы о блестящем будущем, о путешествиях по Европе. Только бы Том выздоровел, и тогда он заберёт его с собой и… Дело в том, что привезенный графом доктор полностью осмотрел Тома, после чего сделал заключение: юноша ослеп оттого, что плохо питался и часто болел, и только неправильное питание и цинга стали причиной его слепоты, и если его хорошо кормить и найти подходящие капли, то зрение можно будет хотя бы частично восстановить. Таким образом, Билл поставил себе ещё одну чёткую цель: во что бы то ни стало добраться до Парижа, а там он уже наймёт лучших докторов, чтобы вылечить любимого мальчика.
Гийом действительно учился жить по-новому. Он даже успел привыкнуть к глазам Тома, и они больше не пугали его, как раньше, хотя были моменты, когда его сердце сжималось от одного взгляда(!) невидящих глаз – ему казалось, что Том совершенно осознанно смотрит ему в глаза, хотя такое, конечно же, было невозможно. Просто совпадение. Но в такие мгновения Беранже ещё раз убеждался в том, что приложит любые усилия, только бы превратить высохшие колодцы в полноводные омуты. Очень скоро Том стал для него тем, для кого хотелось быть лучше, совершеннее, и кого хотелось любить.
Через несколько дней Дювернуа уже уверенно пошёл на поправку, и Биллу удалось настоять на необходимости поесть. Каждый раз для них это превращалось в целый ритуал – Том садился в постели, подоткнув под спину подушку, а Гийом забирался к нему на колени, держа тарелку, и кормил собственноручно, то и дело слизывая капли молока или мёда с красивых, бледных губ. Хихикая и обмениваясь поцелуями, они растягивали трапезу на целый час, после чего могли целоваться ещё два часа. Том выглядел совершенно счастливым, и Билл мог часами любоваться его сияющей улыбкой, непрестанно обнимая и целуя.
Однако, стоило Тому выздороветь и встать на ноги, как через два дня расхворался Билл, мучаясь головной болью и безжалостным насморком. Казалось, что после той ночи, когда оба перемёрзли под проливным дождём, он собрал все свои силы, потому что был нужен Тому, и держался только из страха за него, и как только стало возможным расслабиться, он тут же слёг. Теперь пришла пора Тома ухаживать за своим Спасителем. Могло бы показаться, что слепой не сможет должным образом присмотреть за больным, но Дювернуа справлялся на славу. Он точно так же помогал Биллу совершать утренний и вечерний туалет, кормил, делал ему массаж, а ещё… играл специально для него, полагая что звуки арфы и любимые мелодии помогут Биллу поскорее поправиться. И это действительно помогало, хотя Нарцисс утверждал, что нет лучших лекарств, чем поцелуи, и арфист с удовольствием давал их ему.