***
Любимым местом арфиста был каменистый склон со стелой Богоматери, на западной стороне монастырского холма. Несмотря на острые мелкие камешки, Дювернуа любил ходить босиком, и старцы всегда удивлялись, что на его нежных, и бледных как фарфор, стопах никогда не остаётся царапин. Спрятавшись в густом кустарнике, арфист уединился на излюбленном склоне, и с привычным тревожным чувством распечатал конверт.
«Драгоценный друг мой,
Тёмная личность находится в заточении в Венсенском замке, а Гийом, как я уже сообщал вам, живёт один в имении Даммартен. Самочувствие его вполне сносно, и он давно не посещал меня, однако о его времяпрепровождении я узнаю из достоверных источников.
Тома, я долго думал, стоит ли вам знать одну вещь, однако я не хочу, чтобы вы решили, будто я не умею сохранять тайн. Несколько дней назад Гийом посетил маркизу де Помпадур, и у меня есть все основания полагать, что она рассказала ему о том, где вы находитесь.
Торжества в честь Его Величества прошли достаточно пышно, однако на них Гийом также не присутствовал. Кстати, король говорил неоднократно, что желает видеть его в качестве придворного хореографа. Гийом не спешит с ответом, и, насколько я успел заметить, избегает общества.
Я же настоятельно советую вам вернуться в Париж и прекратить мучить себя.
Ваш покорный слуга,
Этьен».
Сообщение маркиза о том, что Марисэ пребывает в Венсенском замке, вызвало снисходительную улыбку на устах Дювернуа, поскольку именно японец оказался одним из тех дворян, о приезде которых предупреждал настоятель. В течении пяти дней, пока таинственные гости перепрятывались в аббатстве, Тома очень редко покидал свою келью, однако стоило ему однажды услышать голос, как он тут же определил его обладателя. Хуже всего было то, что беглецов поселили в соседнем помещении и арфист мог слышать некоторые разговоры. Никаких государственных тайн, разумеется, они не обсуждали, однако ему довелось услышать одну короткую беседу, в которой шла речь о Нарциссе, и это стало не только настоящей пыткой, но привело Дювернуа в такое бешенство, что от трагедии в тихом аббатстве могло спасти только чудо.
Распростёршись на тёплой земле, среди засыхающих трав и цветов, Дювернуа, с его бледностью, тонкими запястьями и хрупкими щиколотками, походил на забытую кем-то белую лилию, и эту схожесть подтвердили мотыльки, запорхавшие над ним, стоило ему появиться среди деревьев. Волосы его, струящиеся меж камней, напоминали сказочный, золотой водопад, переливаясь в горящих лучах заката. Его всего словно пламенем охватило, когда солнце сравнялось с горизонтом и окрасило в огненные оттенки священную гору, ровно как и блестящие от слёз, влюблённые глаза, которые не желали видеть никакой иной красоты, кроме красоты Возлюбленного. После прочтения, едва утихшая боль вновь разлилась внутри, обездвиживая тело и ум, оставляя одни только чувства и дикое, страстное желание мгновенно оказаться рядом с непостоянным счастьем, упасть ему в ноги и молить о прощении. Дювернуа не поверил в то, что написал о Гийоме маркиз. Он был убеждён, что Александер Этьен пишет всё это из жалости, пытаясь подарить хоть каплю надежды. А надежду, влюблённая в нарцисс лилия, ненавидела так же яростно, как ненавидела веру и любовь. Три жестокие истины связывали Тома и Гийома, оплетая всё существо их подобно терну, и не давая сделать ни шагу в сторону, а если и случались попытки, шипы лишь впивались глубже, напоминая о неразрывных узах болью и кровью.
***
Лгут зеркала, - какой же я старик!
Я молодость твою делю с тобою.
Но если дни избороздят твои лик,
Я буду знать, что побежден судьбою.
Как в зеркало, глядясь в твои черты,
Я самому себе кажусь моложе.
Мне молодое сердце даришь ты,
И я тебе свое вручаю тоже.
Старайся же себя оберегать -
Не для себя: хранишь ты сердце друга.
А я готов, как любящая мать,
Беречь твое от горя и недуга.
Одна судьба у наших двух сердец:
Замрет мое - и твоему конец.
(22)
Эпилог.
Весной 1764-го года ушла из жизни одна из блистательнейших женщин Европы. Людовик XV воспринял смерть маркизы де Помпадур крайне спокойно, будто не была она его опорой все эти годы, и не питал он к ней нежных чувств. Её место очень скоро заняла безвкусная и вульгарная графиня Дюбарри, бывшая уличная проститутка, о представлении которой ко двору король хлопотал лично. Так, канули в Лету многолетние старания Жанны-Антуанетты Пуассон, стремившейся привить Его Величеству, и двору его, любовь к искусству, литературе и эстетике. Король перестал оплачивать содержание танцоров, и сократил вдвое штат придворных музыкантов. Не у дел остались и художники, которым покровительствовала маркиза. Вместе с Мадам умер прежний Версаль, дышавший пением муз, растворились в небытии некогда пышные представления, исчезли тихие музыкальные вечера, с их скрипками, арфами и декламацией стихов. Никто уже не помнил о мэтре Лани и его воспитанниках: Чёрном Лебеде, Чёрном Нарциссе, слепом арфисте. Осталось лишь золото на стенах, вино в графинах, а пороки - в сердцах. Спустя несколько лет, вечный покой обрёл придворный живописец, Франсуа Буше, и портрет печального юноши с арфой в руках, так и остался недописанным. Он долгое время находился в доме семьи Бюжо, но бесследно исчез во время Великой французской Революции, когда были разгромлены и разграблены дворцы, знатные дома и монастыри.
О герцоге ангулемском, известном также как шевалье де Пуатье и принц Хидэхито, во Франции больше ничего не слышали. Было известно лишь, что в декабре 1755-го произошла кровавая стычка в Эдо, потрясшая своей жестокостью всю Японию, в которой феодальная власть одержала победу над армией повстанцев, хотя Император Момодзоно Тохито два раза высылал своим сторонникам мощное подкрепление из Киото. Рассказывали, что кровь текла алой рекой, и в реке этой, подобно рыбам и черепахам, плавали разрубленные на части человеческие тела. Неизвестно, удалось ли принцу Хидэкито вновь спастись от охотившихся на него ронинов, что же касается собранной им армии, то вся она была вырезана в ходе боевых действий.
Новая эпоха во Франции не для всех оказалась неблагоприятной. Например, она стала временем расцвета для Франсуа де Сада, который прославился утопизмом в свободе мысли и запомнился многим поколениям, как маркиз де Сад – автор самых скандальных книг своего времени. Он слыл циником, отвергая существование Бога, нравственности, проповедуя вседозволенность; писал романы насыщенного эротического содержания, а об одержимости его болью и унижениями во время плотских утех слагали легенды. Никто бы не узнал в нём того хрупкого юношу, который мог часами слушать музыку арфы, сидя у ног её хозяина, на которого взирал с благоговением.
Разрушение порождает разрушение. Беснование и расточительность высших слоёв лишь раздразнили простолюдин, и дали антироялистским силам лазейку для свержения монархии, превращая революцию в неизбежность, принося плоды разложения личности разрушением уклада целой страны. Однако всё это происходило гораздо позднее, а в настоящем о грядущих переменах ещё никто не знал.
Гийом Беранже так и не решился ехать в Серрабону. Первое время он откладывал поездку со дня на день, затем на месяц: так, совершенно незаметно пролетел год, а за ним – другой, и третий. В итоге прошло тринадцать лет, за которые Гийом успел открыть собственную школу танцев, и забрать из Марселя в Париж свою семью - мать и сестру с дочерью. Красавица Флоранс Беранже, как две капли воды похожая на Нарцисса, мечтала научиться танцевать, но мечта была едва достижима – девочка была глухой от рождения, и в Марселе её ждала бы участь её матери. Их приезд стал ещё одной причиной, по которой Гийом вынужден был оставаться в Париже. Он терпеливо обучал искусству Терпсихоры глухонемое дитя, которое никогда в жизни не слышало музыки, поражаясь её внутренней силе и упорству, с которым она повторяла за ним сложные па, запоминая ритм танца зрительно.