«Кто меня простит за это теперь? Я не могу исповедоваться священнику, или Образу в часовне. Я хочу исповедоваться ему, и получить его прощение. Я хочу, чтобы он, услышав это, простил».
«Я должен быть рядом с ним в это время, я должен ночами напролёт сидеть у его постели, петь для него, целовать и ласкать его, впитывая в себя жар, сгорая вместе с ним. Но где я? Трус, спрятавшийся от боли. Боже, покарай меня за это».
«Господи, ты услышал меня, ты смилостивился! Благодарю тебя за твоё милосердие! Теперь мне ничего не страшно».
«Этьен, будто нарочно, ничего не говорит о нём. А я жду писем, словно умалишённый, вздрагиваю от цокота конских копыт под холмом, от каждого подозрительного звука во дворе – монахи носят сандалии, передвигаясь медленно и бесшумно, а стук каблуков сапог посыльного я выучил наизусть. Ночь. Снова ночь, а я еле сдерживаюсь, чтобы не говорить с ним. Я запретил себе это делать, потому что так мне начинает казаться, что он рядом. Я убеждаю себя в иллюзии, в то время как он даже не вспоминает обо мне, я знаю».
«Зачем, зачем он пишет это? Этьен хочет вернуть меня в Париж, для себя. Он даже не думает о том, как больно мне будет заново переживать всё то, в чём я жил до сих пор. Боже мой, лучше бы я никогда не знал о нарциссах. Уж лучше бы Этьен ничего не писал, чем из жалости рассказывал о том, что Гийом ищет меня».
«Я ненавижу жалость. Почему я не остался с ним? Да потому что он жалел бы меня, как пожалел когда-то в той проклятой деревне, где по какому-то великому несчастью, я не сгорел! Господи, если бы я только знал, чем обернётся для меня спасение! Если бы я знал, что спаситель окажется палачом! … я бы ни за что не пошёл бы за ним. Он любил из жалости. Все они любили из жалости, даже святой Лани! Гийом унизил меня так, чтобы меня жалел весь мир. Одни – за нерадивого брата, другие – за неверного возлюбленного. Но чем ответил я? Я ничем не раскрыл его откровений. Всё, случившееся в последнюю ночь является тайной до тех пор, пока он сам не заговорит о ней».
«Воспоминания. Снова ночь, и снова я сижу у окна в ожидании следующего письма, хотя придумываю множество других причин своей бессонницы. Арфа, на которой я больше не могу играть, тихо стоит в углу, руки меня не слушаются, я не в состоянии извлечь ни единого звука. Я боюсь закрывать глаза. Мне снова начнёт сниться он».
«Какая жестокая ирония, однако, у Провидения! Дворянами, которые не должны меня узнать, оказались герцог ангулемский и его друзья. Его голос я из сотен узнаю – век не забыть мне его благородного заступничества, убившего святого Лани. Какая искусная игра для впечатлительных глаз моего Гийома. Наигранная смелость в точности такая же, как и любовь – бутафория кукольника. Он никогда не любил его. Да, он в разы богаче, в разы красивее, в разы талантливее, да только сердце у него, словно кусок камня. Он пользовался легковерностью моего… Неужели эта мразь наконец-то наигралась и бросила то, на что никогда не имела права?»
«Господи, за что мне это?! Я закрываю уши, я пытаюсь петь псалмы, сонеты, любые песни, только чтобы не слышать этот елейный голос, блаженно повествующий о «лучшем любовнике во всей Франции». У меня нет оружия, но есть нож для бумаги. Он-то меня и спасёт завтра, когда все будут на утреннем богослужении. Его спутники будут спать, и я убью его. Дьявол, как же я хочу взглянуть на его выхоленное лицо, искажённое предсмертной судорогой, и вырезать сердце заживо. Он в сотни раз хуже, чем все остальные, которые прикасались к моему мальчику. Лгал, играясь с ним – доверчивым и несчастным!»
«Будь ты проклят, будь проклят и умри в муках, умри так, как из-за тебя умер Лани, захлебнись собственной кровью, почувствуй, что такое беззащитность, лишившись языка, который смел говорить о Гийоме, глаз, которые смели на него смотреть, и рук, которые пачкали моего Гийома!»
«Они покинули аббатство на рассвете. Господи, я ведь не забуду этого, я буду вечно корить себя за то, что позволил ему жить дальше, в то время как мне предоставлялся случай. Нет, он не будет жить, я вижу, я знаю… Бог такого не допустит. Неизвестный второй расспрашивал его, что же такого особенного нашёл он в подстилке, которая до сих пор не избавилась от прованского акцента. А он отвечал, что это было предначертано. Его собеседник посмеивался над суевериями, а он всё повторял: «Юноша с цветочным именем… ещё в детстве мне было предсказано… он был безумно красивым…». Он говорил о том, почему оставил отравителя Жирардо, осознав, что не он – тот Нарцисс, о котором говорило предание. Он был уверен, что ему было предначертано любить именно Нарцисса, но как он ошибался… Ему не могло быть предначертано то, что уже предначертано мне! Я люблю своего Гийома всю жизнь, и нет, он не Нарцисс для меня. Он – моя душа. И этот напыщенный герцог даже не понимает, что не Гийом – мгновение в его жизни, а он сам был мгновениям для Гийома, потому что когда Гийом чего-то хочет, противостоять ему невозможно. Если бы Гийом хотел, этот чужеземец не покинул бы его, что бы он там ни говорил о своём долге. Собеседник спросил его, неужели можно оставить любовь так легко, на что он ответил, что теперь судьба предписывает иные заботы, и он оставляет любовь ради высшего. Глупец, если бы он познал любовь, то все прочие обязательства обратились бы в ничто! Держать в руках сокровище и не понимать этого…»
«Холодность и беспристрастие в этих рассказах о Нарциссе – вот, что приводило в бешенство. Оказалось, он «догадывается о том, что подарки Гийому дарит Даммартен». Какая поразительная проницательность! Только сказано это было таким безразличным тоном… Если бы любил, то готов был бы убить за один только взгляд в сторону того, кому принадлежит сердце. Я бы свыкся, смирился, услышав о безумной любви, но как смириться с этим?»
«Гийом, несчастный мой мальчик. Ты достоин всех бриллиантов и золота мира, ты достоин самой безумной любви, и неужели кроме убогого меня никто в мире не в состоянии испытывать это чувство? Был один. Он уже в земле год, как лежит. И мне там место. Определённо».
«Я слепну».
«Этьен не писал давно».
«Сидя на горе, я играл на арфе и наблюдал за птенцами иволги в гнезде, которым мать приносила еду, что навеяло странные мысли. У него ведь вполне может быть семья, дети… я думаю об этом всё чаще. Многие питают надежды его завоевать – одна де Вард чего стоит! Её престарелый супруг скоро скончается, и она недолго будет горевать. Я видел, как она смотрела на него, и таких, как она - десятки. Этьен говорит, что Гийом редкий гость во дворце. Но разве это может стать помехой?»