«О, как тебе хвалу я воспою,
Когда с тобой одно мы существо?
Нельзя же славить красоту свою,
Нельзя хвалить себя же самого.
Затем-то мы и существуем врозь,
Чтоб оценил я прелесть красоты
И чтоб тебе услышать довелось
Хвалу, которой стоишь только ты.
Разлука тяжела нам, как недуг,
Но временами одинокий путь
Счастливейшим мечтам дает досуг
И позволяет время обмануть.
Разлука сердце делит пополам,
Чтоб славить друга легче было нам».
«От органа я устал – слишком тяжело для меня его звучание».
«Сегодня пришло письмо, после которого начался отсчёт времени. Этьен пишет неправду. Всё неправда – и вести о японце, которого я едва не прикончил месяц тому, и о Гийоме…
Но знаю себя. Надежда будет убивать меня мучительно долго. Я знаю, что ты не ничего не спрашивал у маркизы. Я сделал тебе слишком больно. Ты никогда больше не будешь искать меня. Также я видел страшное видение. В башне. Теперь я знаю, что у тебя другое имя. Я перестаю называть тебя Гийомом, Нарциссом, Биллом, и зову тебя Вильгельмом. Я не знаю, почему».
«Порой мне кажется, что я слепну по часам, но потом оно возвращается вновь, и я понимаю, что без него лучше. Без зрения. Оно стало бесполезным для меня в тот самый миг, когда ты забыл обо мне. Я сделал то, что сделал, для того лишь, чтобы увидеть тебя настоящего. Чтобы ты был моим, только и только моим. Ибо то, что я увидел впервые, взглянув на тебя глазами, было ужасно».
«Первая неделя пустых надежд прошла».
«Теперь, когда я не могу видеть тебя, я не хочу видеть ничего. Можно было спокойно выколоть себе глаза в тот самый день, когда они прозрели. Теперь я хочу вновь не видеть ничего и только представлять… Что такого? Ничего особенного – лишиться ещё одного органа чувств, который бесполезен в твоё отсутствие.
Я уже попросил маленького Жуля, чтобы он стал моими глазами и пером, если всё будет так, как ожидаю. А говорить с тобой я буду всегда. Бумага не нужна, пока живы мысли. Я ничего не рассказываю маркизу об этом. Зачем, чтобы он вновь пожалел меня и вновь соврал, что ты истосковался по мне? Или, чего хорошего – приехал, чтобы забрать меня в Париж, где я снова буду не видеть, но чувствовать, что твоё тело рядом, а душа далеко?»
«Осень. Мёд и яблоки. Я всё ещё жду. И живу. И вижу. Я же говорил, что надежда убьёт меня. Я знаю, что ты не ищешь, но всё равно жду, что проснусь однажды в твоих объятиях, и вернётся жизнь, которой никогда не было – придуманные мною красота, любовь и преданность. Но я всё равно хочу этого больше всего на свете».
«Рождество. Я ненавижу этот день. Это мой день рождения».
«Зацвела омела. Мне очень холодно. Я умираю от желания увидеть и ощутить тебя, но я не желаю, чтобы ты действительно меня искал. Я не хочу, чтобы ты делал это вынужденно. Я ничего не хотел от тебя взамен. Больше. Я едва удержался, чтобы не убить тебя во сне в нашу последнюю ночь. Я не хотел причинять тебе боль, и решил, что… Ты лежал на спине, и твоим же кинжалом я, было, нацелился в сердце, чтобы сразу… чтобы ты не мучился, любимый. Разумеется, я ушёл бы вслед за тобой! Но только остриё коснулось твоей кожи я понял, что не смогу. Разве можно портить этот бесценный, тончайший шёлк? Я не хотел отдавать тебя никому. Я хотел оставить тебя себе. Я люблю тебя до сих пор».
«Я нарвал плодов омелы, и сделал всё так, как было написано в книге. Книг очень много, и я половины не понимаю, что в них написано. Но одна привлекла моё внимание, в ней говорилось об омеле и об одном древнем обряде. Настоятель рассказывал, что старинной книге более двухсот лет, и что он купил её у некоего английского лорда, который распродавал книжную коллекцию Стюартов. Я умалишённый, если поверил в это. Но мне больше не во что верить. Ты вернёшься ко мне и останешься со мною навсегда. Не здесь и не сейчас, а там, в загробной жизни. Там я никогда больше не отпущу тебя. Мы будем дышать одним воздухом, в нас будет течь одна кровь, мы вместе вдохнём и выдохнем одновременно. Только ты и я, и больше никого не будет в нашем мире. Ты будешь любить только меня, даже если это будет грехом. Ты будешь только моим, даже если все осудят нас. Я буду поклоняться тебе, как Богу. Я буду любить тебя, и ты будешь счастлив. Ты будешь сиять ослепительным солнцем, а я буду жить в твоей тени, стану золотой оправой твоему бриллианту».
«Пришла весна. Щебечут птицы. Я до сих пор вижу, и жду. Я не хочу видеть расцвета жизни. Ровно год назад я собственноручно стал принимать яд по капле – начал писать тебе. Это был первый день весны, к которому я долго готовился. Ты ошибался, если думал, что какие-то там любовники заставили меня забыть о тебе. Ты проболел всё время, начиная с возвращения из Марселя, но я думал о тебе каждый день, каждый час и минуту. Да, я пытался не любить тебя, но лишь утвердился в своём несчастье – любовь оказалась неизлечимым недугом».
«Дьявол, как я ненавижу пение весенних птиц! Я ненавижу эти расцветающие абрикосы и вишни. Я ненавижу пробивающуюся траву и облака в небе. Я не хочу их видеть, но я хочу видеть тебя и только тебя! Этьен пишет размыто и непонятно. Я не понимаю, что с тобой, и где ты».
«Середина апреля. Вильгельм, я люблю тебя. Прошёл год. А я всё ещё вижу, надеюсь и люблю. И с каждым днём всё больше, я так хочу забыть тебя, если бы ты знал! Я хочу навсегда тебя забыть, чтобы ни разу больше не вспомнить о твоём существовании».
«Я чувствовал, когда ты лгал. Ещё в Сент-Мари. Прости, любовь моя, но я всё это слышал. Мне не нужно было глаз, которые подтверждали бы это, подмечая румянец и бегающий взгляд. Но ты был необходим мне, как воздух. Я боялся не угодить тебе. Какая разница, кем ты был? Я не знаю подробностей и по сей день, и твоё прошлое для меня не имеет значения. Принц ты, или безродный нищий. Я просто любил и люблю тебя, я не знаю, почему люблю! Мне плохо, я задыхаюсь и дышу тобой одновременно, и не знаю ответа на этот вопрос! Я люблю».
«Полагаю, многое успел порассказать тебе Тьери. Но я не держу на бедолагу зла. Он слепо влюблён, и немногим отличается от меня самого. Более того, я знаю, что он предан тебе и будет беречь, как зеницу ока. С этой надеждой, что он позаботится о тебе, я и отпустил его тогда. И, конечно же, чтобы никто не узнал того, что я задумал».
«Любовь моя, о том, что случилась прошлой весной, не знает никто. Даже слуг я тщательно подбирал из тех, кто прежде не служил в Париже. Я хотел только в последний раз вдохнуть тебя и уйти, чтобы никогда больше не видеть твоих взглядов в сторону, и никогда больше не испытывать искушения убить тебя. Ведь не впервой. Если ты сейчас в чужих объятиях, я этого знать не желаю».
«О, как ничтожны были мои попытки заставить тебя помнить обо мне. Как глупо было надеяться, что наше место в Сент-Мари выглядело именно так! Ты наверняка повесил балдахин и даже не заметил росписи. Это было так глупо. Всё было бессмысленно. Разве помнят тех, кто причинял боль? Конечно же, ты не захочешь даже вспоминать. Я слишком больно сделал тебе, а ведь я просто не мог поступить иначе, ты всё равно не был бы моим никогда! Так стоило ли мне оставаться с тобой? Меня до сих пор разрывает на части – я хочу, чтобы ты был свободен и счастлив, и одновременно не хочу этого, потому что меня в этом счастье никогда не будет».
«Я строил для тебя дворец, ибо ты – король, достойный самых роскошных хором. Ты слишком долго заботился обо мне, хотя я этого не заслуживал. И я жаждал сделать что-то для тебя. Одновременно я хотел, чтобы всё в нём напоминало тебе обо мне. Я заказал эту роспись, чтобы тебе было тяжелее приглашать любовников. На той постели, каждый раз, отдаваясь кому-то другому, ты будешь видеть нас.