— Гийом, ты здесь?
Тихий голос вывел провансальца из воспоминаний, которые нахлынули на него при виде обнажённого Тома. Неотрывно глядя на него, и прокручивая в голове события прошлых лет, он даже не заметил, что тот уже закончил омовение и теперь пытался нащупать в траве свою одежду.
— Оденься пока в мою, она уже почти высохла, а твои вещи нужно выстирать, — присев рядом, Билл коснулся мокрого плеча Тома, ощущая, как у самого начинают пылать щёки. Длинные волосы арфиста, по которым на загорелое тело стекала вода, прилипли к плечам, а смытая сажа позволила рассмотреть его лицо во всей красе. Тёмные брови красиво контрастировали со светлыми волосами, сразу стали видны высокие скулы и кокетливая родинка на правой щеке, и ещё целая россыпь на шее и плечах.
Словно почувствовав на себе пристальный взгляд, Том поспешно натянул льняную сорочку своего спасителя, ещё раз поблагодарив за доброту, собрал свою одежду, и медленно спустился назад к воде.
Теперь Беранже не мог думать ни о чём другом – прошлое снова превратилось в прозрачные тени, а настоящее будоражило ум, заставляя задуматься о том, что неплохо бы остаться в Сент-Мари ещё на два-три дня. У Билла не было никакого плана, и он решил просто подождать. Ярмарка будет длиться ещё несколько дней, это значит, что вполне можно заработать ещё пару десятков экю, а заодно попытаться завоевать расположение русоволосого сокровища. В том, что это – сокровище, Беранже не сомневался.
***
Дом графа де Роган встретил молодых людей с распростёртыми объятиями. Тома – потому что услышав о пожаре, все испугались за жизнь несчастного мальчика, к которому уже успели привязаться, а Билла – потому что обе дочери графа слышали вчера, как он пел, и были в числе тех, кто хотел пригласить его к себе. Накормив обоих, граф отправил слугу в Тулузу к местному мастеру музыкальных инструментов, чтобы заказать новую арфу. Счастью Тома не было предела, и Билл, наконец-то, смог увидеть его сияющую улыбку, прекраснее которой, никогда не видел. Их визит в дом де Роган закончился тем, что сёстры уговорили Беранже спеть им под аккомпанемент лютни, на которой играл Том, всё больше зачаровывая и без того теряющегося в чувствах Билла.
***
Все последующие дни, пока шла ярмарка, время молодых людей было поделено между выступлениями перед публикой, и в доме де Роган. Они по-прежнему жили вместе, но хозяину постоялого двора, по настоянию Тома, платили пополам. Биллу не терпелось услышать, как он играет на арфе, однако слуга графа всё никак не возвращался из Тулузы, а потому, всё это время, Дювернуа не расставался с лютней. Также, юноша обзавёлся шёлковой повязкой, которой прикрывал глаза, снимая её, к великой досаде своего соседа, только на ночь. Провансалец специально стал просыпаться за час до пробуждения Тома, чтобы хоть немного полюбоваться им. Билл очень ревностно относился к тому вниманию и любви, которой пользовался Том среди местных жителей. Почти каждый считал своим долгом что-нибудь предложить ему, позвать обедать к себе, а узнав о пожаре, предлагали материальную помощь. Биллу также не нравилось, когда местные краснощёкие девицы уж больно близко садились рядом с его другом, а уж когда того начинали расцеловывать сёстры де Роган, самообладание и вовсе грозилось его покинуть.
О себе Том рассказал всё, что помнил, а это было немного: мать и отец были портными и держали свой модный салон в Лионе. Семья Дювернуа жила счастливо и небедно. И когда Тому исполнилось десять, они нашли деньги на то, чтобы нанять учителя своему сыну, который мечтал научиться игре на арфе, и может быть, однажды участвовать в королевском дивертисменте. Но все мечты и надежды счастливой семьи за несколько часов превратились в ничто – в их салоне произошёл пожар, и один из подмастерьев успел спасти только Тома… Уже на следующее утро стало известно, что это был поджог, и городские власти даже пообещали заняться сиротой и определить его в какой-нибудь приют, но об этом забыли так же быстро, как и вспомнили. Мальчику было двенадцать, когда он остался один, предоставленный самому себе. На деньги, что из сочувствия дал ему спасший его портной, он купил кельтскую арфу, и чтобы не умереть с голоду, стал играть на рыночных площадях, у церквей, или просто на улицах – везде, откуда его не прогоняли. Хотя такое тоже часто случалось, и он, привыкший к любви и заботе, всё пытался привыкнуть к той участи, что по какой-то кошмарной случайности, выпала на его долю. Родных по близости у него не было, только по рассказам родителей Том знал, что родители матери – англичане, и живут в Дувре, а отец был сиротой с детства, и некогда жил у своей тёти в Кале. Вскоре, в поисках лучшей жизни, мальчик отправился куда глаза глядят, потому что жить на подаяния в городе, полноценной частью которого он был раньше, становилось невыносимым. И если некоторые постоянные заказчики его отца всегда старались дать ему хоть что-то, то их дети постоянно издевались, говоря, что такое ничтожество, как он, может жить только по милости их родителей. Так, Том покинул Лион. Из-за недоедания и частых переохлаждений он стал часто болеть, а ещё через год кочевой жизни глаза начало печь, они стали слезиться, а зрение — притупляться. Вначале Том не мог разобрать ничего с наступлением сумерек, через какое-то время мог видеть не дальше собственных рук и струн, но и то, размыто и, в конце концов, все очертания слились в едва различимые пятна света. На вопрос Билла о том, что он видит сейчас, юноша промолчал, давая понять, что не хочет об этом говорить. Он по-прежнему говорил мало, в основном слушая рассказы Беранже, впрочем, не самые правдивые, но зато интересные.
***
Погода всё ещё стояла жаркая, и в тёплом воздухе витал пьянящий аромат яблок и сена. Где-то далеко слышались весёлые выкрики, пение, удары бубна и прочие звуки, которые можно обычно слышать от веселящейся толпы. Лёжа под раскидистой яблоней, с которой ещё не успели сорвать красные плоды, Билл теребил тонкими пальцами сиреневый цветок колокольчика, и ждал возвращения Тома от графа, к которому того позвали утром. По какой причине – Билл не знал, а с ним не пошёл потому, что на ярмарку приехали бродячие актёры, которые ставили музыкальные пьесы и, узнав, что Билл умеет танцевать, позвали его участвовать. Разумеется, взгляды всех присутствующих были прикованы к гибкому, черноволосому танцору, который до этого услаждал их слух лишь своим пением. Недаром, его называли Нарциссом – холодный и неприступный, грациозный и тонкий. Танцуя, он представлял, что находится не посреди поля, окружённый невежественными крестьянами, а в Версальском дворце, и танцует перед самим королём. Билл настолько увлёкся танцем и своими мечтами, что спохватился лишь, когда музыканты перестали играть, после чего быстро скрылся в их повозке, дабы избежать назойливых просьб и прикосновений восторженных девиц. И теперь, глядя в голубое небо, по которому медленно плыли белоснежные облака, Нарцисс, забыв на какое-то время о своём прелестном друге, отдавался грёзам о Лувре, Версале и королевском балете. Размышлял о том, какие там придворные, и так ли красив некий маркиз де ля Пиконри, как о нём говорят?