— Гийом, ей!
Приоткрыв глаза, танцор увидел Жака, сына местного кузнеца, который со всей прыти бежал к нему, перепрыгивая через кочки.
— Чего тебе?
— Томá вернулся, пойдем, пойдём!
— К чему такая спешка? – Билл приподнялся, глядя на сияющего мальчишку.
— Его Светлость подарили ему новую арфу!
*включаем Alizbar — Танец фей / Dance of the fairies* http://youtu.be/LuD5TNbiML4
POV Bilclass="underline"
Я теряю себя, разрываюсь, умираю, исчезаю, сгораю. Меня уносят невидимые, но такие ощутимые волны, мягко обволакивая своим теплом и сладостью. Сердце жаждет вырваться из груди, и улететь далеко вверх, туда, где растворяются звуки арфы, ЕГО арфы. Будто ангельские крылья, лёгкие, белоснежные, расправляются за спиной. Мир вокруг начинает казаться ничтожным, желания мелочными, а цели призрачными. Ненастоящее поле вокруг, невзрачные цветы, уродливые люди, тяжёлый воздух, и грязный я… Грязный потому, что таким являюсь, по сравнению с ним, но даже этому ангелу, этому безгрешному созданию не смог исповедоваться, желая казаться лучше, ибо стремительно меркну со своим сомнительным прошлым рядом с бедами, что постигли его. Том. Всё такой же чистый, светящийся, прекрасный.
О, дитя Небес, что же ты творишь? Невозможно оторвать взора от твоих изящных рук, точёных пальцев, что так нежно перебирают золотые струны. Как не смотреть и не пленяться тобою, как перестать осознавать горькую правду о том, что в этот миг образ твой безвозвратно забирает моё сердце, а музыка, твоими руками рождённая – душу?
Подобно Орфею с лирой, Том восседает на камне, лаская струны арфы, будто она – любовница, что чувствует его. И в самом деле, ведь она откликается на прикосновения своего хозяина сладкими, чарующими звуками. Его волосы сияют золотом на солнце, мягкими волнами спадая на плечи, изящные руки плавно танцуют на инструменте, и каждый новое движение рождает новый, дивный звук, завораживающий не меньше, чем тот, кто его извлекает. Его щёки покрывает лёгкий румянец, а губы приоткрыты, он напевает мелодию, повторяя её струнами, что в свою очередь отдаются эхом в моём сердце. Сердце, которое подобно тёмному, сырому лесу, глухой бесконечности, которая была ничем до сих пор. До тех пор, пока Том не пришёл в мою жизнь, вытеснив из неё всё – желания, цели, мысли. На голове его — венок из полевых цветов, что так чудесно выглядит на фоне пшеничных волос. Поднимается лёгкий ветерок, начиная развевать их, открывая взору длинную шею и изящный прогиб спины. И только одного мне не хватает – его глаз. Он не снимает повязки, и сейчас она мешает мне больше всего. Сам того не замечая, я подхожу всё ближе, и сажусь почти в его ногах, не пытаясь больше оторваться от сияния неземной красоты. Звуки льются из арфы, сладостно вздыхающей в руках Тома, заставляя меня осознавать, что я преисполнен зависти к сему удачливому инструменту.
Ах, Том, если бы ты так ласкал меня так, как любишь сейчас эту арфу! Если бы ты знал и мог видеть, как я взираю на тебя, теряя разум, как высыхает моё сердце, теряя последнюю надежду познать твою любовь, быть может, ты бы излечился, чтобы видеть меня? А возможно, и полюбил бы в ответ…
Руки его замирают, но музыка по-прежнему звучит в моих ушах, льётся нескончаемым потоком любви, которая изымает мою способность трезво мыслить, и под восторженные возгласы людей, я беру его за руку, помогая подняться. Увожу из круга зрителей, забирая себе.
Он – не для вас, он только для меня.
Его тихое: «Билл?» пускает дрожь по телу. Оставляя арфу у камня, Том послушно идёт за мной в сторону ивовых зарослей на берегу. Тихий шелест листьев и отдаляющиеся звуки праздника — всё позади, есть только я и он.
— Сними повязку, умоляю!
— Зачем? – так тихо произносит Том, что я едва могу расслышать, и щёки его покрываются ярким румянцем, пока он смущённо покусывает губы, которых так хочется коснуться.
Не прося больше, бережно стягиваю лоскут голубого шёлка, сам не знаю зачем, ведь помню, как больно смотреть в его глаза. Глаза, что слывут зеркалом души, глаза, которые призваны передавать тончайшие перемены в сердце, но имея за собой такое сокровище, неспособные показать его мне. И словно сердце кто-то вырывает, мне дурно, но взгляда я не отвожу. Душа моя безмолвно тает, но я всё пристально гляжу, и Том, читая мои мысли, прикрывает эти помутневшие драгоценные камни веерами своих ресниц. А дальше тишина, ни слова. Ни от меня, ни от него. И только два сердца громко бьются в унисон, и два дыхания, что вот-вот и прекратятся. Тону в его красоте и, нежно, будто он — цветок, поглаживаю по щекам. Застывший момент прерывается его тихим голосом с едва уловимой дрожью.
— Позволь мне увидеть тебя.
Что он говорит? Что?
— Руками, – смущённо добавляет Том, краснея ещё пуще, — ведь я даже не знаю, какой… как ты выглядишь.
Эти слова будто кнутом хлестнули. Даю согласие, зная, что с этого момента ничего уже не изменить. Воздух сгущается, становится вязким и влажным, и каждый вдох даётся с силой, и кажется, что где-то громыхает гром. Но это так незначительно, по сравнению с теми ощущениями, что обрушиваются на меня.
Подобно крыльям бабочек, порхают его пальцы сперва вокруг моих волос, а затем и лица, касаясь так легко, что сердце замирает, боясь нарушить этот миг своим биением. Тёплые кончики пальцев невесомо проходят по моему лбу, бровям, переходя на скулы, а потом…
— Родинка? – срывающимся голосом спрашивает Том, сначала заставив меня затаить дух, когда «рассматривал» мои губы, а потом спустился на подбородок, делая это своими руками так мягко, как не смог бы ни один поцелуй, — ты прекрасен, Билл, Гийом… ты небесной красоты человек…
Киваю, не в силах вымолвить ни слова, за что, за что мне это? Не видит, но чувствует больше. А его руки продолжают сводить меня с ума – вот и исполнилось желание. Но как невинно и прекрасно. Так, как может только он. Но что это? Я вижу, как сбивается его дыхание, когда он переходит на мою шею, плавно поглаживая, и спускаясь на плечи. Его лицо меняется каждое мгновение, но утопая в собственных чувствах, я перестаю понимать, что он потерян не меньше. Его лицо всё ближе к моему, так, что я ощущаю его выдохи на своих губах, в то время, как сам стараюсь не дышать, и всё любуюсь им – длинными ресницами, густыми бровями, родинками. Том снова и снова вздыхает, его тёплые ладони спускаются к моей груди, я даже чувствую, как дрожат его руки. Он делает резкий вдох и одёргивает их, вырывая меня из оцепенения.
— Что? – пытаясь унять волнение, спрашиваю, но арфист лишь опускает голову в ответ, — Том?
— Прости меня…
— За что?
— Я не должен был, я… я… — он едва не плачет, и пытается встать, ресницы закрытых глаз трепещут, но я хватаю его за руки, и тяну на себя. И только последний всхлип и, на грани слышимого: «Билл», а вслед за ним мученический стон разрывают своим отчаянием слух, прежде чем всё погружается в глухую теплоту, а наши уста сливаются, поскольку более сил терпеть не осталось. Ни у меня, ни у него.
И робкий мальчик испаряется, оставив только свою нежную внешность, и в нём вспыхивает пламя, которое мгновенно поглощает меня. Его руки обвивают моё тело, движения подчиняют, и я вмиг оказываюсь под ним, спиной чувствуя влажную, тёплую траву, а грудью ощущая глухие удары его сердца. Прикрываю глаза, упиваясь его поцелуями, которыми он осыпает моё лицо. Прижимая Тома крепче к себе, впитываю каждый его вздох, пока его руки продолжают познание меня. И не было такого в моей жизни, когда бы человек так стремился слиться духом, проникая в меня собой, своей сущностью, не посягнув на моё тело.