— Почему ты плачешь? – голос арфиста бархатом проходится по слуху, и только теперь я понимаю, что из глаз моих текут горячие слёзы. Том обеспокоенно пытается… увидеть, понять, принимаясь стирать мокрые дорожки, но это лишь усиливает боль. Мою боль. Он не видит, не видит! Способен только чувствовать, а я, словно вор, краду его образ. Если бы я знал, насколько это страшно, и мог изменить течение времени и ход событий, то никогда бы не пришёл в это место, обойдя эту деревню десятой дорогой, и никогда не узнал бы его, а вместе с ним и эту боль. Однако, я уже ступил на этот путь, а посему бесстыдно добавляю:
— Губами, Том… губами…
И повинуясь моему голосу, он нерешительно собирает солёные капли своими восхитительными устами, балуя мои веки и ресницы, заставляя их забыть о боли хотя бы на сейчас, и снова окунуться в океан его любви.
— Я боялся, ведь не можешь ты…
— Чего я не могу? – приподнимая льняную сорочку, касаюсь пальцами горячей кожи. Он пылает.
— Я… я уродлив? – спрашивает тихо, и прячет лицо в изгибе моей шеи.
— Том…
— Ты ведь скоро уйдёшь?
Вопрос возвращает меня к жизни и, чувствуя моё замешательство, Том поднимается, садясь рядом, и встав вслед за ним, я замечаю, как сжимаются его пальцы, сминая траву. Внутри меня смятение, словно лопнула натянутая тетива, и я немедля обнимаю этого волшебника, скрываясь в его спутавшихся волосах, от которых пахнет лесом и душицей. Том робко обнимает меня в ответ, и снова возвращается безумие, и я рывком укладываю его на траву, прося дать мне ещё немного мёда. Впиваюсь в его пылающие уста, не давая больше ни слова сказать, а только сладко постанывать сквозь поцелуй, а сам продолжаю познавать рай, у которого есть имя. И больше всего на свете я жажду вернуть его глаза. Я не смогу уйти, я заберу его с собой и найму лучших лекарей, сколько бы это ни стоило, но мой мальчик будет видеть. Он будет видеть меня! А ложь… Надеюсь, её он так и не увидит.
TBC
========== Часть I. продолжение 2 ==========
POV Bilclass="underline"
И я остался. Остался не просто в Сент-Мари, а с ним. Только я не знаю, зачем. Уже неделю, как мы боимся заговорить друг с другом. Я смотрю на него и жду, сам не зная, чего.
В тот день, у реки, мы бы ещё долго не разрывали своих объятий, если бы я не заметил неуклюже приближающегося Жака, несшего арфу, едва удерживая равновесие. Ведь я так жаждал отобрать у этого инструмента его хозяина, проникшись самой настоящей завистью, что оставил его лежать у камня, где Том играл. Быстро поправив одежду, я постарался сделать самый, что ни на есть обыкновенный вид, однако листочки и соринки в моих всклокоченных волосах, так же, как и пунцовые щёки моего новоявленного любовника, который переводил дыхание, лёжа в траве, заставили мальчишку задержать на нас недоумённый взгляд. Что-то сказав об окончании праздника, Жак достал из-за пазухи мешочек с деньгами, о которых мы точно также позабыли, как и обо всей вселенной, и удалился.
На душе стало очень тяжело. Я смотрел по сторонам, смотрел на лежащую у дерева арфу, на кошелёк, на реку, на арфиста, который, казалось, перестал подавать признаки жизни, безмолвно растворившись в доцветающих васильках… смотрел, а сам думал о том, что не должен находиться в этом месте. Это был мимолётный порыв страсти, но такой всепоглощающей, что от одного воспоминания дрожь охватывала тело. Боюсь подумать, на что способен этот мальчик, если дать ему волю. Он не видит, но в нём столько силы, что в его руках чувствуешь себя игрушкой, подчиняешься этим рукам, которые на первый взгляд такие изящные, почти девичьи. В такие минуты с ним чувствуешь себя ведомым, хотя в обычное время сам ведёшь его за руку. И вовсе он не такой невинный, каким кажется сразу. Но почему же тогда он так робко вёл себя, откуда столько смущения? Тайна. Мы оба не сдержались, но ответственность за этого несчастного легла на мои плечи.
Тогда мы просто встали и, поправив одежду, вместе направились к постоялому двору, куда мне уже совсем не хотелось возвращаться. И даже не из-за того, что там шумно и грязно, но я так задержался, что даже отложил своё путешествие, а потому, что мир начал сужаться до пространства вокруг одного единственного человека, а ведь я так жаждал этой свободы. Мимолётное очарование спало, когда мне казалось, что я взлетаю к небесам вместе с печальной мелодией арфы, и всё вокруг стало напоминать о том, что рядом со мной ущербный человек, совершенно беспомощный и нуждающийся в поводыре. Ни по приходу в наше временное пристанище, ни вечером, ни на следующее утро Том не произнёс ни слова. Мы продолжаем ходить к де Роган, услаждая слух его гостей, за что он даёт нам по десять экю каждый раз, и если учесть, что по окончании ярмарки наша коморка стоит всего два ливра в день, а обедаем мы, в основном у графа, то прибыль сейчас в несколько раз выше наших расходов. А поскольку деньги мне нужны, я продолжаю туда ходить, хотя каждый раз, когда приходится смотреть на тонкие пальцы, танцующие на струнах арфы, меня бросает в дрожь, и я чувствую, как мой голос садится, мешая мне петь. Неясность вносит ещё большее смятение, я не могу понять, чего он ждёт, что происходит в его уме? Спать Том упорно ложиться на полу, подстилая немного соломы, и заставляя меня мучиться совестью, на реку мы ходим по отдельности, не говорим ни на какие темы. Однако он и не уходит никуда.
Но вечно так не будет продолжаться именно поэтому я должен уехать. И я сделаю это завтра же утром. Его Светлость де Роган не раз предлагал мне и арфисту жить у него, в домике для прислуги, но ни я, ни Тома не согласились. Во всяком случае, у него будет, куда пойти жить. Я предупрежу Жака, чтобы тот позаботился о Томе, а сам, в последний раз налюбовавшись спящим очарованием, отправлюсь в путь.
Да, это превратилось для меня в своеобразное таинство: я просыпаюсь с первыми петухами, и подолгу разглядываю прекрасное лицо своего арфиста, пока за окном медленно отступают утренние сумерки, когда свет ещё не будит, а только продлевает дрёму. Я ложусь на пол, подле него, и целую, едва прикасаясь губами к бархатистой коже, глажу, просто вдыхаю травяной аромат его волос, и любуюсь, любуюсь, любуюсь им бесконечно. За окном, в которое дует прохладный осенний ветер, поёт жаворонок. Это так невыносимо, но так прекрасно одновременно – осознавать, что он не чувствует, и наслаждаться им тайно. Быть близко-близко и, ловя губами его выдохи, вдыхать, не касаясь. Наверное, это — то самое, о чём говорят: «Я дышу им». Рассматривать вблизи, так, чтобы видеть пушок на щеках, а потом, так и не обнаружив себя, тихонечко оттянуть ворот льняной сорочки и, затаив дыхание, коснуться языком каждой родинки на смуглой шее. А если и дальше он не шелохнётся — продолжить и, приподняв грубую ткань, спуститься к груди, прислониться ухом осторожно, и послушать удары его сердца, завоевать которое я более не надеюсь. Однако стоит только Тому прерывисто вздохнуть, как я тут же поднимаюсь и выхожу вон. Это похоже на пытку, и так каждый день. Я устал и не могу так больше. Каждый раз сходить с ума, не получая ответного поцелуя нежных уст, а целуя его руки и точёные пальцы, не чувствовать, как они ласкают меня в ответ. Да что там – ответного восхищённого взгляда мне никогда не получить. А я хочу этого больше всего, больше любой ласки. Я хочу, чтобы в этих глазах загорался огонь при виде меня, чтобы Том не мог оторваться от меня, чтобы один мой взгляд был способен распалить в нём незатухающее пламя! Но это всё мечты, которым сбыться не дано. Он молчит, а я не уверен, хочу ли я, чтобы он заговорил.
Иногда случается так, что желая чего-либо больше всего на свете, тем не менее испытываешь облегчение, так и не получив желаемого.
POV Author:
Гийом сидел на берегу реки, кидая в воду камешки, и вспоминал о том, как в первый раз, на этом месте невольно воспользовался слепотой Тома. Настроение молодого человека было кошмарным, но решение было принято – завтра на рассвете он собирался навсегда покинуть это место, потому что его уже не первый день мучили всякие измышления, в том числе и то, что беспомощный Дювернуа просто побоялся оттолкнуть его и возразить. Человек в его положении навряд ли смог бы противостоять зрячему, но вполне мог испытывать отвращение к ласкам с мужчиной. Отчего-то в голове пестрили образы совершенно невинных прикосновений и поцелуев в щёку от тех же сестёр де Роган, но казались такими красноречивыми и неприличными, что Билл даже сплюнул, когда представил себе, что эти девушки давно могли проделывать с его арфистом и не такое. Все эти идеи только усилили головную боль и, поднявшись с места, Беранже зашагал в сторону Сент-Мари, где собирался переодеться и отправиться к графу, который снова пригласил и его, и Тома на сегодняшний вечер.