Алина любила отца самозабвенно и яростно, ревнуя его даже к матери, которая всегда казалась ей слишком безликим существом, проводящим все свое время на кухне и на какой-то совсем неинтересной работе. Алина была в ее больнице пару раз: белые халаты, грязно-зеленые стены, какие-то склянки и этот мерзкий запах болезни и хлорки, лекарств и стареющих тел, который мать источала всегда, даже дома после душа, — все это на фоне такого потрясающего отца и сладкого слова «командировка», после которого на Алину, как из рога изобилия, сыпались всевозможные сюрпризы и подарки, выглядело слишком убого.
Алина любила в те редкие дни, когда отец был дома, забираться по утрам к нему в кровать, барахтаться, щекотаться и говорить глупости. Отец рассказывал ей веселые истории, подкидывал на руках, Алина заразительно хохотала, в комнату из кухни заходила мать и, прислонившись к дверному косяку, несколько мгновений наблюдала их возню.
«Ты совсем избалуешь ее, она уже и так никого, кроме тебя, не слушает и не воспринимает, — негромко говорила мать. — Завтрак готов».
И отец тащил Алину, все еще смеющуюся и брыкающуюся, умываться в ванную.
Когда Алине исполнилось десять лет, отец не вернулся из очередной командировки. Мать почернела и постарела сразу, за одну неделю, и на вопрос Алины, когда приедет папа, отвесила ей затрещину, после чего заперлась в комнате. Плачущая от несправедливости в своей комнате Алина, успокоившись, долго слышала за стеной ее прерывистые рыдания.
Через месяц Алина узнала, что у отца теперь другая семья. Больше всего ее потрясло тогда не то, что отец ушел от матери (Алина, повзрослев, никогда в душе не считала их подходящей парой), а то, что отец бросил ее, свою любимую дочурку, свою куколку, свою принцессу... Мать стала еще молчаливей, взяла в больнице еще полставки и теперь почти не бывала дома, успевая лишь приготовить обед да проверить у дочери уроки. Алина плакала ночами в подушку, целуя подаренного отцом любимого мишку, и оправдывала отца про себя, придумывая самые мыслимые и немыслимые истории, в которых он безумно рвался к ней, но ему постоянно мешали какие-то злоумышленники и его нынешняя мегера-жена, не пуская его к любимой дочери.
Сердобольная соседка баба Маша как-то, поглаживая Алину по голове: «Сиротинушка ты моя, безотцовщина...», по-старчески неприятно поджимая губы, скрипяще произнесла:
— Видела вчерась папашу-то твово. Идет со своей кралей под ручку — и ни стыда ни совести! Бросил родную дитятю и носа не кажет! А мать-то твоя тоже хороша — предлагал он ей деньги-то на тебя платить, так нет же, гордая, отказалась! Теперь вот пластается целыми сутками в больнице своей, а дитя-то позабыто, позаброшено! Пойдем, что ли, сиротинушка ты моя, я тебя супчиком накормлю!
— Спасибо, я сыта, — отказалась Алина, которой неприятны были все эти бабкины оханья и причитанья. — Баб Маш, а где он теперь живет, вы знаете?
— А чего тут не знать?! — удивилась всеведущая старуха. — Весь город уже, поди, знает: не последний человек твой отец-то. Большой дом на площади Ленина знаешь? Красивый такой, весь в балкончиках?
— Конечно, — кивнула Алина. Они с девчонками любили гулять около этого дома, дивясь на его башенки и балкончики и представляя себя принцессами, украденными из старинного родового замка.
— Вот там и живет папаша твой. Охмурила его дочка генеральская, чтоб ей ни дна ни покрышки!
Алина раздумывала несколько дней, каждую минуту надеясь, что вот-вот зазвучат на лестнице отцовские шаги и он позвонит в дверь быстро и резко, как всегда это делал только он. Она забросила подруг, уроки и гулянье на улице и целыми днями сидела дома, прислушиваясь к звукам на лестнице, словно маленький настороженный зверек. К концу недели Алина уже была близка к нервному срыву. Она устала ждать.
И, проснувшись в субботу утром, Алина поняла — сегодня или никогда. Она поедет к этому загадочному дому, который теперь от всей души ненавидела, она будет сидеть во дворе, если это понадобится, хоть до ночи, она обязательно дождется отца и эту мегеру, которая не пускает его к любимой дочери. Алина скажет той все, что о ней думает, а потом отец со слезами благодарности и освобождения на глазах промолвит: «Спасибо, моя маленькая принцесса», и возьмет ее за руку, и они пойдут гулять в парк, как это было всегда...