Меня не интересовали эти модные изыски. Я не хотел знать того, что ждет меня впереди. И я знал, почему не хотел заглядывать в будущее, я мог его увидеть, иногда в подробностях. Порой меня посещали, на первый взгляд, совершенно бессмысленные, бесформенные мысли, я их сразу отличал от других и боялся додумывать до конца. Случалось, я не успевал вытеснить их из своего сознания на стадии формирования, и они выстраивались в логический ряд, и не раз фатальным образом сбывались в моей жизни. Мало кто задумывался над тем, насколько важно то, что от нас скрыто будущее, и мы не знаем об испытаниях и ужасных несчастьях, поджидающих нас впереди. Зная о них, мы не смогли бы наслаждаться настоящим, и жизнь превратилась бы в затянувшуюся пытку в ожидании предначертанного. Нет, я не хотел заглядывать в будущее.
Странен и запутан мир людей, внутренний, еще более, чем внешний. Одни люди, живут отягощенные сознанием неминуемой смерти; другие, уверены, что будут жить вечно. Лишь животные живут без завтра, ‒ теперь и сейчас, и я им завидовал.
Глава 6
Тесная духота кинотеатра имени Довженко.
Под громыхание жизнеутверждающей, подавляющей все живое симфонии, разматывалась черно-белая лента очередного «секретарского» фильма. Опрометчиво усевшись посреди длинного ряда, переполненного людьми зала, я и Ли стали заложниками кинопроката. Пришлось отсидеть весь фильм и хочешь, не хочешь, но смотреть очередную бурду на производственную тему.
– Полная херня! – уже через несколько минут вынесла свой вердикт Ли.
На экране с черепашьей скоростью разворачивался грандиозный конфликт между несознательным директором завода и его сознательным парторгом. Их мышиная возня на протяжении всего фильма происходит в кабинете у директора в атмосфере неустанных поисков, смелых дерзаний и биения творческой мысли. Когда их говорение само себя исчерпывало, и дальше говорить уже было совершенно не о чем, удушающе долго демонстрировались вдумчивые лица директора завода, секретаря партийной организации и представителя рабочего класса уборщицы тети Шуры, которая раз за разом выныривала вместе со своими рабочими инструментами из недр туалета.
Под непроницаемым покровом молчания они упорно срывали свои глубокие мысли, гениальные идеи и страсти, бушующие в их пламенных сердцах. Об этом зритель должен был догадываться сам, созерцая их плакатные физиономии. В этом нагромождении абсурда состоял гвоздевой замысел постановщиков, забивающих в головы зрителями, что во всем этом есть какое-то скрытое «значение», которого не было и в помине.
– Сплошное мордопредставление! – не выдерживая, в особо затянутых местах восклицала Ли. ‒ Мертвечина.
Длинноты статических планов наводили на мысль об эксперименте над зрителями. Целью эксперимента было выяснение, какой длины кадр способен выдержать зритель, если на экране ничего не происходит? За напускной значительностью зияла пустота бездарных кинематографистов. И все это фальшивое, неестественное восхваляло борьбу хорошего с лучшим, где все правы, но есть и правее. Ничего не поделаешь, знали куда идем, но не предполагали, что нас угостят подобной бурдой. Вырвавшись наконец из этой душегубки, мы с облегчением вдохнули свежий ветер свободы, но нас быстро остудил мелкий, насквозь пробирающий дождь. Его холодные капли сегодня, как никогда остры.
– От этих контрастов в самый раз под паровоз… – тяжело вздохнула Ли. – Ну и кинуха, истинно духовная пища! А как он его в конце поучал, как надо жить и работать, прям настоящий батька и отец родной, аж плакать хочется.
– Да, но неудобно было уходить посреди сеанса, да еще со средины ряда… ‒ попытался оправдаться я.
Ведь это я пригласил ее в кино. В навязанном партией и правительством режиме единомыслия других фильмов не выпускали, разве что изредка запускали какую-нибудь кинокомедию, наподобие «Веселых ребят», «Трактористов» или «Королевы бензоколонки».
– Что это у тебя все «посреди» да «со средины», пластинка заела что ли? – с несвойственной ей едкостью бросила она. – Ты уж поднапрягись и сократи свою речь до смысла. Мог бы подняться и выйти, если не нравится давиться этой блекотой. Или побоялся, что в зале сидят ваши, институтские, засекут и возьмут на карандаш? Ладно, бачили очі, що купували, їжте тепер, хоч повилазьте[17]. Бульдозером не затянешь меня больше на совковый фильм, сами жрите этот нафталин!