Стараясь сосредоточиться, Жора внимательно рассматривает окурок. Его основательно подзабрало, а меня, ‒ нет, он с трудом удерживает нить разговора. К тому времени, мы уже усидели литр, не меньше, и речь его, чем дальше, тем больше пестреет галлицизмами, она мне сильно напоминает чью-то, знакомую. Смысл этих «шикарных» французских слов я не всегда понимаю, и это меня раздражает. Странно их слышать от Жоры, чувствительного ко всякой словесной шелухе.
– Е-есть, туше! Вспомнил, вот о чем, – он горько улыбнулся, и его лицо прорезали глубоки морщины. Я раньше не придавал значения, насколько он старше меня. – Если беду не считать бедой, то она обидится и сама по себе уйдет. Так считал мудрый японский монах Кэнко-Хоси, и я с ним согласен. А у тебя и так все обошлось, и нечего об этом вспоминать.
Жора повертел в руках потухший окурок и не найдя, куда его деть, вынул из кармана полупустой коробок спичек и аккуратно уложил его туда. Похоронил. У него очень широкие запястья, признак физической силы.
– Смешные они, эти твои лизоблюды, – опять за рыбу гроши начинает Жора, а я, последовав его совету, уж было начал обо всем забывать. – Знатно ты их пробросил. Послушать тебя, ты мастерски блефуешь. Не пробовал себя в покере? Теперь они не будут тебя когтить. Некоторое время, пока не выяснят, кто на самом деле твой дядя, который «самых честных правил»... Тогда увидишь, как они возьмут тебя в переплет, и все будет печально, гнусно, жестоко, ужасно и впридачу, паскудно.
‒ Но, все слова уже сказаны, все в прошедшем времени. Они же не могут переделать вчерашнюю погоду… ‒ сомневаюсь я.
‒ Еще и как могут, увидишь, ‒ горько усмехаясь, Жора посмотрел на меня с таким видом, с каким взрослые вспоминают себя в детские годы.
– Ты, Егорий, уже нашел себе работу? – меняю предмет разговора я.
С каким трудом ему удается обеспечивать себе «продолжение жизни» я догадываюсь по его исхудалому лицу. При всей своей скитальческой неприхотливости, видно было, как он нуждается. А загадывать о том, что будет, когда они узнают, кто на самом деле мой дядя, сейчас не было желания.
– Non possumus![29] Какая может быть для меня работа? Ты же знаешь, я тяжело болею душой, бешено больной. Если быть точным, я болен всеми душевными болезнями и еще двумя, пока неизвестными медицинской науке. Коротко говоря, общая недостаточность… Такой пожизненный диагноз поставили мне наши мудрые эскулапы. Вдобавок: «антиобщественное буржуазно-декадентское поведение на фоне патологически завышенного представления о собственной личности». В общем, они признали меня непригодным для жизни в этой стране, а справку о том, что мне показано жить в другой, не выдали. Не будем о грустном, поговорим лучше о блядях. Как поживает твоя бабушка?..
– Оставь в покое мою бабушку, а то она явится с того света и по ночам будет стягивать с тебя одеяло. А пока суд да дело, за распространение порочащих ее слухов, я могу дать за нее по роже.
– Брось, я пошутил. Одначе, коль разговор зашел о прекрасном то, что может быть привлекательнее роскошного женского зада? Ладно, проехали. Нет, погоди, о чем бишь, мы говорили? Как раз одна мысль в голову пришла. Ан, нет, пролетела навылет...
‒ На то в мозгу бывают извилины, чтобы мысли не пролетали навылет… ‒ не дождавшись очередного Жориного парадокса, съязвил я. Слишком уж он начал буксовать.
‒ Нет, е-е-сть! Вот она! ‒ Жора удержал-таки свою перелетную мысль, ‒ Я отвечу тебе словами классической японской танки:
‒ Дошло?.. ‒ и Жора многозначительно покрутил могучей шеей, как боксер перед выходом на ринг, его позвонки при этом громко хрустнули.
Рекомендуя буддийскую выдержку, сам Жора легко шел на конфликт. Обладая незаурядным щедрым умом, он нетерпимо относился к проявлениям человеческой глупости, а более того, к грубости. Резкое слово легко могло задеть его за живое. Я уже был свидетелем его буйного характера. У него отсутствовало то, что называется: согласный союз нрава и ума. Он был вспыльчив, за словом в карман не лез, и готов был не только к словесной пикировке. С ним не следовало переступать известной черты.
‒ Не спрашивай меня о работе, ce n’est pas comme il faut[30]. Убил бы того, кто придумал для нас эту кабалу! – с сердцем сказал он. – На х… упал этот рабский труд?! Гнуть спину за копейки на благо этих зажравшихся «слуг народа», этих лопающихся седалищ, которых их холуи возят на черных «Волгах»? Да не бывать тому никогда! Тот, кто вступил в орден Вагантов – бродяг и вечных студентов, скорее сдохнет, чем унизит себя работой за презренный кусок хлеба. Ведь не хлебом единым…