— Тоже тонкий. Но при обжиге и голубая, и зеленая глина коричневой становится.
— Так неинтересно, — расстроилась я. — Нужно, чтобы голубой оставалась. А от чего цвет глины зависит?
— В красной окиси железа много. А в белой ее нет почти. Вот и вся разница.
— А зеленая с голубой?
— Окись меди. Есть еще черная глина, но в наших местах ее мало. А жаль, из нее чудные вазы лепить можно, если с белой смешивать.
— А вы сами придумали вот это все? Ну, сервизы и вазы?
Долохов покосился на меня с веселым недоумением и покачал головой.
— Маруш, так горшки испокон веков из глины делали, красками красили и в печи обжигали. Так же как и стекло на Севере варили, там пески тоньше. Я лишь придумал, как чашки да тарелки на пресс ставить. Так куда быстрее и дешевле производство. Да и то… на Севере сложные вазы и прочую стеклянную посуду давно делают с помощью пресс-форм.
Я нахмурилась. Почему-то мне хотелось, чтобы этот человек был самым настоящим магом, а не просто дельцом.
— О чем задумался?
— А вы — маг, Казимир Федотович?
— Маг. Элементалист.
— Как это?
— Могу материалы всякие соединять. Нагревать могу немного. А если инструмент подходящий найти, то и с металлами работать могу. Но мне металлы даются плохо, а вот пластичное что-то…
— Вроде глины?
— Да. Вот глина или стекло — это мне под силу.
— Стекло разве пластичное? — удивилась я. — Оно же хрупкое! Бьется?
— Если нагреть — его ножом резать можно. Эх, свожу тебя и на стекольный завод. Мне там мастера предлагают попробовать кубки разноцветные делать. Из голубого, желтого и лилового стекла.
Я слушала рассказ Долохова затаив дыхание. До чего ж умный мужчина! И в деле своем разбирается досконально! А уж когда мы на карьер приехали, и Хозяин сразу в ямы полез, я еще больше восхитилась. Не боится он испачкать ни руки, ни портки!
Сунулась было за ним, тут же увязла. Насилу ботинок вытащила из мокрой земли. Нет уж, я по травке похожу да по досочкам. Не для меня этакая грязь.
— Вы, черти, чего творите? — раздался из ямы рык Долохова. — Ослепли совсем? Здесь уж и глины-то не осталось, сплошной песок! Рыть вправо надобно!
— Так заливает, Казьмир Федотыч! Куда дальше-то? Берег оползать начинает.
— А доски вам на что? Крепите! А инженер где? Запиши-ка, Маруш — инженеру штраф! Недоследил! Эх, все самому нужно делать!
Вылез из ямы и дальше помчался. У меня через полчаса уж язык на плече был, а Долохов ничего, как мальчишка скакал с горящими глазами, только вдруг губу прикусил и начал грудь растирать.
— А ну, сударь, пожалуйте в бричку, — поспешила к Хозяину я, хватая его за рукав. — Сердце прихватило, да?
— Сейчас пройдет, — глухо пробормотал мужчина. — Не лезь под руку.
— Я на вас мэтру Пиляеву нажалуюсь.
— Нос не дорос. Вот что, малыш, в бричке под сидением фляга, принеси-ка ее.
Я побежала к нашему экипажу со всех ног. Разыскала флягу, вытащила пробку, понюхала — настой травяной, похожий на тот, что лекарь моей матушке выписал. Добре. Вернулась обратно и обомлела. Долохов курил! Да не трубку, а богомерзкие папиросы, что не так давно на Юге начали продавать. Помнится, матушка отца ругала, когда от него табаком пахло. Говорила, что вредна для легких эта забава.
— Казимир Федотович! — взвизгнула я. — Что вы творите?
— О, еще одна нянька. Молчи, щенок, мне так легче. Дай флягу.
Прислонившись к дощатой стене сарая для инструментов, он хлебнул травяного отвара и замолчал, тяжело дыша. Не больно-то ему папиросы помогали, как по мне.
— Править сможешь, Маруш? — наконец тихо спросил Казимир.
— Смогу, — смело соврала я. — Домой?
— Да. В усадьбу отвезешь меня. И за Пиляевым стоит послать. Ты записи вел?
— Вел, разумеется.
— Потом покажешь. Нет. Не нужно Пиляева. Мне легче уже.
Мужчина встряхнулся как пес, а скорее даже — как медведь. Оскалился, подергал себя за короткую бороду и отлепился от стенки. Кинул мне пустую флягу и довольно твердым шагом направился к рабочим.
Вот ведь упрямец!
Отдав последние распоряжения, Долохов залез в бричку и приказал:
— Поехали.
Правила я плохо, но Казимир заметил это не сразу. Только когда я заговорила укоризненно:
— Не нравитесь вы мне, Хозяин.
— Да что ты говоришь, Маруш! Какая трагедия!
— Я серьезно. Вид у вас больной. А я, знаете ли, за матерью несколько месяцев ухаживал, и вижу уже по глазам, что вам дурно.
— Нормально все, отстань.
— А вот и не отстану. А ну как вас посреди поля сердечный приступ хватит? Что тогда?
Мужчина только шумно вздохнул, ничего не ответив.