— Нет, — быстро ответила я, содрогнувшись. — Мне о матушке заботиться нужно. И о брате.
— И то верно. Но если они без тебя справятся, то подумай.
Я закивала.
Разумеется, тут и думать не о чем. В баню? С мужиками? Вот уж благодарствую. Да и ночевать с кем-то не хочется. Лучше бегать буду. А если денег заработаю, то куплю себе лошадку или ослика, верхом попроще будет. Ездить я, правда, не умею, но научусь. На козле у меня, когда еще отец жив был, не так уж и скверно выходило.
От радости кружилась голова. Я ликовала. Все получилось даже лучше, чем я мечтала! И на работу меня приняли, и доктор матушку осмотрит! И еще платить за это буду не я! Превозмогая робость, спросила:
— А жалование мне какое будет?
— Вот решим, куда тебя приставить, тогда и сговоримся. Не бойся, я своих людей не обижаю, — спокойно ответил Долохов, и я окончательно успокоилась.
Степенно выпила чаю вместе с доктором и Ольгой, вспомнив все матушкины наставления и порадовавшись, что в нашем доме всегда трапезничали церемонно, по-городскому, и правила приличия мне были знакомы. Ложечкой в варенье не лезла, накладывала в отдельное блюдце. Носом не шмыгала, пальцы вытирала не об штаны, а салфеткою, не сербала и даже мизинчик не оттопыривала. Правда, вкуса печенья и баранок не почувствовала совершенно. Спроси меня, что еще было на столе — и не упомню. Какого цвета ковер в гостиной? Из какой ягоды было варенье? Какого цвета глаза у Долохова?
Как художник, я должна бы на такие детали обращать внимание. Но все, что отложилось у меня в памяти — это красивое Ольгино платье, расстегнутая на шее сорочка Казимира Федотовича и резной профиль Пиляева.
Очнулась я уже в “эгоистке”. В кармане позвякивали монеты, и хоть убей — я понятия не имела, какого они достоинства. Доставать и считать было неловко, стыдно. Деньги ведь в жизни совсем не главное, так учили меня родители. Честь — вот о чем нужно думать. И еще о семье.
Но разве я поступила плохо? Нагло — быть может. Только ведь победителей не судят. Да и не ради денег я затеяла эту авантюру. Мне важно не богатство заработать, а помочь матушке и брату. Что же поделать, если бесплатно лекари в Прилеску не ездят? Да и молока даром что-то нам в деревне никто не наливает.
— А ты, Маруш, молодец, — похвалил меня Пиляев, когда увидел, что я окончательно пришла в себя и начала вертеть головой. — Сразу видно, хорошего воспитания юноша. К тому же не лентяй и не гордец. Казимиру ты понравился. Теперь работай усердно, не ленись, и все у тебя будет хорошо.
— Я ленивым и не был никогда, — пробормотала, усмехаясь.
Мечтательной была. Но в последние дни все мои мечты были прозаичны. Чтобы мама выздоровела. Чтобы Ильян поскорее вырос и начал помогать. Чтобы денег хватало на все нужды. Если для этого мне нужно потрудиться, то я готова. Ничего дурного я не замыслила. Чай, не телом торгую, талантом. А на то нам таланты и даны, чтобы их использовать.
Пусть магии во мне совсем нет, но и без магии прожить можно. ,
— Только знаешь что? Приличные люди в доме шапку снимают. Ты уж в следующий раз имей это в виду.
Я закашлялась.
Глава 4. Все не зря
Только подъезжая к деревне, я сообразила, что тут вообще никто не знает о моей затее. Я для местных — Марушка. Рыжая заноза, которую не то, чтобы не любят, но особо и не привечают. Все еще чужачка.
Не быть мне игроком в шахматы. Когда-нибудь я научусь просчитывать ходы наперед, но не скоро. Сейчас весь мой маскарад грозил рассыпаться звонкими осколками, что та злосчастная фарфоровая чашка Казимира Федотовича, которую я все же уберегла от собственной неуклюжести.
Почему я уродилась такой дурой?
И ведь не впервой я совершаю глупые ошибки. Отец всегда смеялся, что врать я не умею, путаюсь в словах, смеюсь, краснею. Это потому, что я — дитя творческое, неземное. Как и матушка. Все, кто талантлив, обычно в небесах витает. Сам же отец твердо стоял на земле, а мы всегда за него держались, оттого и жили хорошо и спокойно.
Три года с его смерти прошло, а я так и не отпустила.
Хорошо, что день почти миновал, на деревню уже спустились сумерки. На “эгоистку” Пиляева нас глазели из-за плетней, но меня или не признали в мужской одежде, или случайным зрителям было плевать. Оба варианта меня устраивали. Мы остановились возле нашего дома, Ильян выскочил на крыльцо босым и в одних штанах, поглядел на меня, открыл рот… и наткнувшись на мой сердитый взгляд его захлопнул так живо, что зубы клацнули. Все же он далеко не дурак. Да и поутру видел, что сестрица мальчиком обрядилась. Наверное, не для праздного развлечения!