Мыться Немка хотела часто и мыться стеснялась. Она брала всегда ведро, тазик, все причиндалы, замену на себя с камвольной машины и шла за опушку, где не было соловьев, но начинались уже грибы, еще не с пола, а на деревьях и пнях — вешенки и похожие на них другие. Их она часто приносила после мытья и объясняла про содержание вторичных белков и полезность протеинов, и поэтому расход воды был сильно больше из-за помывок тела и грибов. Но грибы знала как надо есть. И ели. И тут уже без принципа неравновесия, потому что снова вкусно было — обожресся. Как-то она помыла посуду с лимоном и сказала:
— Боже праведный, какое счастье быть свободной! Почему я не помню всего этого раньше? Ты не поверишь, Ваучер, — немка обернулась к нему с мокрой губкой в руках, — я забыла, сколько мне лет, представляешь? — она сняла резиновые перчатки. — Мы здесь с какого времени живем, не припомнишь?
Ваучер переглянулся с Мотором и неуверенно ответил:
— Так, всегда жили… Раньше только на той стороне, где менты, а сейчас всегда здесь живем.
Немка улыбнулась чему-то своему и снова спросила:
— А где дети наши сейчас? Когда они были в последний раз, не помнишь?
Ваучер беспомощно посмотрел на Мотора. Тот пожал плечами. Внезапно Ваучер предложил:
— Тебе налить, Немочка?
Расчет на внезапность предложения был интересный, и она с радостью согласилась. Потому, что заявленное ею счастье на свежем воздухе обязательно требовало поддержки чувства изнутри, и не только по химии головного процесса, а еще по переварке огненного градуса снаружи, для дополнительной силы этого счастья. А поэтому, забыв о детях, ответила:
— Конечно, милый…
Посреди ночи, ближе даже к утру, Мотор заворочался, а потом резко, с повелительной интонацией рта выкрикнул на потолок лежбища:
— Мотор!!!
Ваучер продолжал спать в предрассветном столбняке, а Немке повезло проснуться и осмотреть Мотора снаружи. Мотор творчески шевелил губами и, судя по нервной почве, снимал последний кадр событий.
— Камера… — прошептал он вдогонку. — Еще дубль, пошел, пошел, поехал…
Немка склонилась над ним и погладила по лбу. Лоб был горячим, как призыв, но Мотора при этом било дрожью по всему организму снаружи. Она задрала Моторову хэбэ, потом свою и прижалась к нему всем телом, для близости здоровья болезни. Мотор еще раз неслышно пошевелил губами и затих. А Юлия Фридриховна еще подождала, а потом так прижатой и заснула, только через тонкую майку «ММКФ — 1995. Интерфест. Москва». Под самое уже утро Ваучер, обнаружив рукой женскую пропажу на пустой середине, сделал сдвиг в сторону выздоровления Мотора и тоже прижался к ним с другой, здоровой, от Немки стороны болезни. Проснулись они на утро вместе, потому что образовали в темноте ночи единый тройной организм совмещения семьи и брака. Они посмотрели друг на дружку, без слов приветствия, и разом поняли, что сдвинулась какая-то важная жилка в тройном организме, одна, общая для них всех железа совпадения параметра.
Когда они выбрались из постройки, все вместе, единовременно синхронно, Аусвайс уже не спал, а, как Ваучер, выпускал через право дым, назад в брезент, чтоб не было комаров на потом. Вид у него добрым не был.
— Гутен морген, Аусвайс, — улыбнулась Немка. — Как спалось?
Аусвайс глянул исподлобья:
— Данке шон, херово! — он сплюнул через лево и задал вопрос прояснения: — А ты, я гляжу, тоже херово, но наоборот.
Ввязываться троица не стала, а Немка просто не уловила шутки намека, и Ваучер сказал:
— Сегодня мне идти за белым, пойду я… И кофий вышло вчера весь — тоже пойду…
— Я пойду! — с агрессией в звуке интонации объявил Аусвайс. — А вы тут сами… Оставайтесь…
— Ну и отлично! — весело сказала Немка. — Тогда всем — умываться и готовиться к завтраку! — она посмотрела на всех по очереди. — Да, мальчики?
Аусвайс охнул от ненависти и убрел вдоль свалки, на поселок. Немка сделала еду из банок, оставила горячей и поспешила на свалку, сообщив:
— Мне сегодня надо непременно. Скоро аптека будет, я должна присутствовать.
Она подхватила подарочный крючок, поменяла короткую кирзу на длинную и бодро пошагала к зоне разгрузки. Мотор взял в руку ложку и задумчиво обозначил мысль: