В тот раз переговоры Ягоды с московскими коллегами о получении порции «динамитного студня» для будущих экспроприаций закончились ничем. В конце концов полиции надоели частые отлучки Генриха Григорьевича в Белокаменную.
12 мая 1912 года Ягода был арестован в Москве с паспортом на имя Николая Галушкина — по некоторым сведениям, он сговаривался с московскими анархистами об организации налета на Николаевский банк в Нижнем. Благодаря Чемборисову и другим агентам об этом тут же стало известно жандармам. Однако «данных для возбуждения формального дознания», то есть достаточно весомых для суда улик, они добыть не сумели. В результате 14 июля 1912 года Ягода был в административном порядке сослан на два года в Симбирск — «за преступные сношения с лицами, принадлежащими к революционным организациям». Уже 21 февраля 1913 года в связи с амнистией, объявленной по случаю 300-летия дома Романовых, срок ссылки сократили вдвое, и 16 июля того же года Генрих Григорьевич был освобожден» Вернувшись в Нижний, он к анархо-ком-мунистам больше не обращался, зато сблизился (или возобновил контакты?) с большевиками. В ноябре будущий шеф НКВД перебрался в Петербург, где поступил работать статистиком сначала в статистическую артель Союза городов, а потом в больничную кассу Путиловского завода. Позднее он указывал в анкетах, что знает статистику и немецкий язык. Такое страховое учреждение, как больничная касса, считалось хорошим прикрытием для ведения среди рабочих марксистской пропаганды. В 1914 году в Петербурге Ягода женился на Иде Авербах, с которой познакомился еще в Нижнем.
В 1915 году наш герой был мобилизован в армию рядовым 20-го стрелкового полка 5-го армейского корпуса, на фронте был ранен, дослужился до ефрейторских лычек. После демобилизации вернулся в больничную кассу Путиловского завода. Очевидно, Генрих Григорьевич в армии вел партийную работу, поскольку сразу после Февральской революции стал членом большевистской фракции Петросовета, Петроградской военной организации и вошел в редакцию «Солдатской правды». С ноября 1917 по ноябрь 1918-го Ягода редактировал также газету «Крестьянская беднота», но на ниве журналистики известности так и не приобрел.
Руководитель ОГПУ
После Октябрьской революции свойство со Свердловым открыло Ягоде путь к быстрой карьере. В 1918-м Генрих Григорьевич стал управляющим делами Высшей военной инспекции Красной Армии, а 3 ноября того же года по совместительству — управделами Особого отдела ВЧК, осуществлявшего надзор за Красной Армией. В 1920 году Ягоду ввели в коллегию Наркомата внешней торговли, ни одного сотрудника которого не могли арестовать без предварительного уведомления об этом Генриха Григорьевича. С 1920 года он также управлял делами всей Чрезвычайной комиссии.
После того как в январе 1920 года право ВЧК выносить расстрельные приговоры было ограничено только прифронтовой полосой, Ягода подписал директиву, которая предлагала местным ЧК и армейским особым отделам арестованных, «кои по числящимся разным преступлениям подлежат высшей мере наказания», направлять в те районы, где декрет об отмене смертной казни не действовал, и там благополучно выводить в расход. Нет оснований полагать, что это была инициатива самого Генриха Григорьевича. Наверняка вопрос о том, чтобы и невинность соблюсти, и капитал приобрести, формально следуя пропагандистскому декрету и в то же время избавляясь от «контрреволюционеров», решался даже не Ф. Э. Дзержинским, а В. И. Лениным и другими членами Политбюро.
29 июля 1920 года Ягода стал членом коллегии ВЧК, которая в феврале 1922-го была преобразована в Главное политическое управление (ГПУ) при НКВД с лишением судебных функций. Ягода сохранил пост управделами ГПУ. С окончанием Гражданской войны и ослаблением террора осенью 1923-го ГПУ преобразовали в Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ), во главе которого остался Дзержинский. ОГПУ вывели из состава НКВД. Ягода получил повышение. 18 сентября 1923 года его назначили вторым заместителем председателя ОГПУ. В чекистской иерархии Ягода сделался третьим лицом — после председателя ОГПУ Феликса Эдмундовича Дзержинского и его первого заместителя Вячеслава Рудольфовича Менжинского.
Вот что пишет Бажанов о личных и деловых качествах руководителей ОГПУ: «Старый польский революционер (Дзержинский. — Б. С.), ставший во главе ЧК с самого ее возникновения, он продолжал формально ее возглавлять до самой своей смерти, хотя практически мало принимал участия в ее работе, став после смерти Ленина председателем Высшего Совета Народного Хозяйства… У него была наружность Дон-Кихота, манеры говорить человека убежденного и идейного. Поразила меня его старая гимнастерка с заплатанными локтями. Было совершенно ясно, что этот человек не пользуется своим положением, чтобы искать каких-либо житейских благ для себя лично. Поразила меня вначале и его горячность в выступлениях — впечатление было такое, что он принимает очень близко к сердцу и остро переживает вопросы партийной и государственной жизни… Но… очень скоро мне бросилось в глаза… что Дзержинский всегда шел за держателями власти и если отстаивал что-либо с горячностью, то только то, что было принято большинством… А один раз председательствовавший Каменев сухо сказал: «Феликс, ты здесь не на митинге, а на заседании Политбюро». И о чудо! Вместо того чтобы оправдать свою горячность… Феликс в течение одной секунды от горячего, взволнованного тона вдруг перешел к самому простому, прозаическому и спокойному..
Первый заместитель Дзержинского (тоже поляк), Менжинский, человек со странной болезнью спинного мозга, эстет, проводивший свою жизнь лежа на кушетке, в сущности, тоже очень мало руководил работой ГПУ. Получилось так, что второй заместитель председателя ГПУ Ягода был фактически руководителем ведомства.
Впрочем, из откровенных разговоров на заседаниях «тройки» (состоящей из Г. Е. Зиновьева, Л. Б. Каменева и И. В. Сталина, объединившихся против Л. Д. Троцкого. — Б. С.) я быстро выяснил позицию лидеров партии. Держа все население в руках своей практикой террора, ГПУ могло присвоить себе слишком большую власть вообще. Сознательно «тройка» держала во главе ГПУ Дзержинского и Менжинского как формальных возглавителей, в сущности от практики ГПУ далеких (но списки подлежащих расстрелу визировавших. — Б. С.), и поручала вести все дела ГПУ Ягоде, субъекту малопочтенному, никакого веса в партии не имевшему и сознававшему свою подчиненность партийному аппарату. Надо было, чтобы ГПУ было всегда подчинено партии и никаких претензий на власть не имело».
Дзержинский, как отмечают современники, действительно был очень плохим организатором. А его словно нарочно обременяли все новыми и новыми постами. Помимо ВЧК Феликс Эдмундович возглавлял Комиссию по улучшению жизни детей, Наркомат внутренних дел, Наркомат путей сообщения, а с 1924 года являлся председателем Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ). У шефа ГПУ не должно было оставаться времени для контроля за оперативной деятельностью карательного ведомства. Троцкий утверждал: «Самостоятельной мысли у Дзержинского не было. Он сам не считал себя политиком, по крайней мере, при жизни Ленина. По разным поводам он неоднократно говорил мне: я, может быть, неплохой революционер, но я не вождь, не государственный человек, не политик. В этом была не только скромность. Оценка была верна по существу… В хозяйственной работе он брал темпераментом: призывал, подталкивал, увлекал. Продуманной концепции хозяйственного развития у него не было… Ленин Дзержинского очень ценил. Охлаждение между ними началось тогда, когда Дзержинский понял, что Ленин не считает его способным на руководящую хозяйственную работу. Это, собственно, и толкнуло Дзержинского на сторону Сталина».
О Менжинском же Троцкий отзывался и вовсе нелицеприятно: «Впечатление, какое он на меня произвел, будет точнее всего выражено, если я скажу, что он не произвел никакого впечатления. Он казался больше тенью какого-то другого человека, неосуществившегося, или неудачным эскизом ненаписанного портрета. Есть такие люди. Иногда только вкрадчивая улыбка и потаенная игра глаз свидетельствовали о том, что этого человека снедает стремление выйти из своей незначительности… После завоевания власти его впопыхах направили в Министерство финансов. Он не проявил никакой активности или проявил ее лишь настолько, чтоб обнаружить свою несостоятельность. Потом Дзержинский взял его к себе. Дзержинский был человек волевой, страстный и высокого морального напряжения. Его фигура перекрывала ВЧК. Никто не замечал Менжинского, который корпел в тиши над бумагами. Только после того как Дзержинский разошелся со своим заместителем Уншлихтом… он, не находя другого, выдвинул Менжинского. Все пожимали плечами. «Кого же другого? — оправдывался Дзержинский. — Некого!» Но Сталин поддержал Менжинского. Сталин вообще поддерживал людей, которые способны политически существовать только милостью аппарата. И Менжинский стал верной тенью Сталина в ГПУ. После смерти Дзержинского Менжинский оказался не только начальником ГПУ, но и членом ЦК. Так на бюрократическом экране тень несостоявшегося человека может сойти за человека».