Выбрать главу

Ой, поп скорее дает ему сто рублей: «Скорее веди их!» Принес Иван поочередно иконы, кое-как расставил, и давай поп служить заутреню. После того Ивану сметану давать стали: «Ешь — только молчи». А Иван опять думает: «Я те ешшо, долгогривый, подведу».

Вот поп посылает его за сеном, а он говорит:

— Не знаю, где ваше сено.

Пришлось попу самому поехать с работником по сено. Приехали, а поп такой хозяин — свое сено не узнал. Не то это, не то другое. Ездили, ездили, докружили до ночи, а работник хорошо знает, что это сено ихнее. Он подъехал к стогу и говорит:

— Батька, давай погреемся у сена, все теплее будет.

Поп говорит:

— Как нас тут хозяева найдут да отлупят, скажут, что воровать чужое сено приехали.

— Ну, дак ты лезь в мешок, я тебя завяжу да под сено положу, никто не увидит.

Поп залез в мешок, Иван подтолкнул его под стог, а сам маленько отъехал в сторонку, а потом рысью к стогу, потом кричать зачал:

— Вы что тут делаете у чужого сена? Таки-сяки!

Поп трясется лежит. Иван как его выдернет да давай лупить, а поп только повздыхает, а не кричит, чтоб не узнали, что поп. Лупил, лупил как Сидорову козу, бросил да отъехал в сторону. Потом подходит да тихонько спрашивает:

— Батя, ты жив?

Поп говорит:

— Живой, развяжи скорее.

Развязал Иван попа, вылез поп из мешка да и говорит:

— Ой Иван, как меня били-то!! А ты как?

— А я спрятался, они меня не видели.

Поехали домой. Весь день ничего не ели, решили заночевать. Заезжают к крестьянам. Иван — впереди попа в избу и говорит хозяйке:

— Вы батюшку только раз пригласите за стол садиться, а то он обидится.

Зашел и поп в избу, поздоровался, садятся на лавки. Хозяйка наладила ужин и говорит:

— Ну, садитесь, батюшка, присаживайтесь! Паренек, садись!

Иван сел, а поп говорит:

— Благодарю, что-то не хочется.

Ну, второго приглашения ему не стали делать. Иван сидел, за обе щеки уплетал все, что было поставлено: и суп, и котлеты, и чай с шаньгами. У попа от голода под ложечкой сосет, а сесть за стол, как отказался, не мог. Так и просидел в стороне голодный. Ну, поужинали, со стола прибрали и спать легли. Как все захрапели, поп потихоньку встал, пошел искать остатки от ужина — что нашел, все съел; наконец, горшок с кашей попал, он каши поел, потом хотел было его на место поставить, а руки-то вытянуть не может. Бился, бился, давай работника будить.

— Иван, поедем домой, запрягай скорее!

Сам не знает, что с горшком делать, пошел во двор да хрястнул об угол, и горшок напополам. Скорее на телегу — да ехать: «Нахлестывай, Иван!»

Вернулся домой без сена и голодный.

5. ДЬЯКОН И ПОНОМАРЬ

Жила в одном селе вдова. Осталось у нее после мужа хозяйство и денег довольно.

Вот один дьяк и давай к ней подбираться. Украл из церкви ризы, нарядился Николаем-угодником да и пришел к ней. Голос изменил и говорит:

— Вот, дочь моя, ты сподобилась меня видеть.

Та, известно, ему в ноги. А он и начал про суету

мирскую ей вычитывать. Только не удалось ему сразу денежки выманить.

— Приду, — говорит, — я еще к тебе, в такое и такое время.

Только пришло то время, вдова уж ладаном накурила в хате, как в церкви: поджидает Николая-угодника.

А в том селе был пономарь. Видно, не дурак был: проведал, как дьяк хочет обморочить.

— Подожди ж, — думает, — я тебя проучу!

Только что тот Николай пришел в хату к вдове, он

сейчас же нарядился: бороду из льна прицепил, взял ключ с пол-аршина, что кладовые запирают (Петром нарядился), да и пошел к Николаю-угоднику.

— Ты, — спрашивает, — кто такой?

— Я — Миколай, угодник божий.

— Как же ты сюда зашел, если я, уходя, рай запер?

— Я, — говорит, — через перелаз перелез.

Он тогда того угодника за волосы дав ключом его.

— Так вы все будете через перелаз перелезать, а мне за вас перед богом отвечать?

Украинские

1. ПРО СОТВОРЕНИЕ МИРА

На одних поминках выпивали богатые люди, и поп с ними.

А мой батька пришел по какому-то делу к попу и стал у двери — к столу его не приглашали.

Зашел разговор про смерть.

Один кулак и говорит:

— Зачем бог так сделал, что богатые люди умирают? Пусть бедный умирает: все одно ему жить не с чего, а у меня и питья и еды вдоволь — а тут смерть. Разве это справедливо?