БРЯНСКАЯ ОБЛ.
№ 211. 8 нядель после Паски, васьмая — Гряная, и бывае Сухий четверь, русалкина Пасха, дятей нехряшчоных, у каго памерло такая дитё, дак сбирають таких [по возрасту умершего] детей, гадоу па восемь и па два — да десяти гадоу и йих кормять и поять. [Если умерли некрещеные], или я яго придушила даже. Даже у церкву приносять и за детей за тых раздають старухам.
с. Челхов Климовского р-на Брянской обл., 1982 г, зап. О. В. Санникова от Грибкова Егора Федотовича, 1898 г. р.
№ 212. [Некрещеных детей] колись не клали на кладбишче, а на канавке [хоронили]. [Самоубийц, утопленников, опойц] на *могилках хоронили. На Гряной [неделе] после Тройцы тая мать, у которой дитятко нехришчено [умерло], собирает дитяток малых и кашу дитям роздает.
с. Челхов Климовского р-на Брянской обл., 1982 г, зап. В. И. Харитонова от Сафоновой Александры Ивановны, 1916 г. р.
+ 11.13а. Некрещеного ребенка хоронят на границе кладбища
№ 213. Як дети нехришченные, повесе мать рубашечку, а ее порвуть. Это нечистая сила ходить рвать — уже и христять их [детей] тоды, чтоб нечистые не ходили.
с. Челхов Климовского р-на Брянской обл., 1982 г., зап. Л. М. Ивлева от Груздовой Евдокии Дмитриевны, 1920 г. р.
Глава 12. «ХОДЯЧИЙ» ПОКОЙНИК
Полесский образ «ходячего» покойника является частью общеславянской категории мифологических персонажей, происходящих из «нечистых» покойников, по разным причинам не получивших успокоения после смерти, возвращающихся в мир живых и продолжающих свое существование на земле в качестве мифологических существ (Левкиевская 1995, 283—286; 2009а, 118—124). По своему посмертному статусу, особенностям погребения и поминовения, а также взаимоотношениям с миром живых эта категория персонажей в славянской картине мира противопоставлена другой категории умерших — предкам, «правильным», «чистым» покойникам (см. главу 10. Деды).
Типологической особенностью данной категории славянских персонажей является то обстоятельство, что все они сформированы под влиянием единого круга мифологических представлений о «чистой» и «нечистой» смерти, принадлежащих праславянскому наследию. Имея общие праславянские корни, эти персонажи воплощают в себе единое для всех славянских традиций ядро функций и релевантных характеристик, связанных с причинами их посмертного статуса, их опасностью для живых людей, профилактическими средствами и оберегами, применяемыми против них. Общей для славянской мифологии является также и немалая часть мотивов и сюжетов, связанных с этими персонажами. Несмотря на генетическое родство, каждый из этих персонажей обладает своими довольно значительными типологическими особенностями, все-таки не позволяющими видеть в них лишь диалектные варианты одного общеславянского персонажа. Правильнее было бы говорить об общеславянском персонажном типе, основанном на едином круге верований, который в разных славянских традициях воплощается в относительно самостоятельных персонажах — разновидностях этого персонажного типа. Главная типологическая особенность этих разновидностей заключается в том, что они наделяются разной степенью демоничности в разных слаянских ареалах. Можно говорить о том, что на юго-западе славянского мира (южные и западные славяне, Карпаты, центральная Украина) эти персонажи максимально приближены к статусу демонов, а на северо-востоке (Полесье, белорусская и русская традиции) они во многом продолжают сохранять статус покойников, а уровень их мифологизации гораздо слабее.
Эта разница выражается и в их названиях. Разновидности данного персонажного типа на юге и западе славянского мира имеют собственные названия, определяющие их как самостоятельные персонажи: ю.-слав. вампир, вукодлак (серб.: Ъор^евиЙ 1953, 150), дракус (Родопы: Анчев 1990, 85), тенец (с.-зап. Болгария: там же), устрел (Странджа: там же), гробник (Охрид: там же), пол. upior (Fischer 1927, 84), strzygon (Малопольша: там же), wieszczy (Поморье, Великопольша: там же), з.-укр., карпат. опырь (Гнатюк 1912а, 65—85), укр. упырь, вупыряка (Иванов 1991, 491). В северо-восточной части славянского мира (в том числе и в Полесье) для обозначения подобных персонажей чаще всего используют общие названия, принятые для обозначения мертвых: мэртвяк, мрэц, помэрлый, мэртва людына, няжывый, нябожчык, гробeнь. «Нечистый» покойник может обозначаться с помощью терминов родства: маты помэрла, сын-нябожчык (полес.); терминов, указывающих на их происхождение: колдун-покойник, ведьмак мэрлый, а также на их демонологический статус: нячыстык, нядобрик, нэлюдське, не свой дух, на основную вредоносную функцию такого покойника пугать, страшить людей: пужaло, пужaйло, пужaка (полес.), часто выражаемую глагольными конструкциями типа: лякаит, пужaит. Название ходячего покойника может указывать на причину, из-за которой он «ходит», в частности на наличие у него злой души: злая душа, гргшна душа. Чаще всего для обозначения этой категории персонажей используются глагольные конструкции, подчеркивающие мотив блуждания, плутания, неприкаянности. О таком покойнике в Полесье обычно говорят, что он ходит, реже, что он здается, становится в глазах: «Якщо чоловик знахарюе, то писля смэрти можэ хо-дыты, лякаты» (Сварицевичи, дубровиц. ровен.). Важно, что глагол ходит по отношению к «ходячему» покойнику обозначает не только и не столько его физическое передвижение, сколько его неуспокоенность, его способность перемещаться между «иным» и этим миром, появляться перед живыми людьми. Именно потому что в полесской и, шире, восточнославянской мифологии глагол ходит имеет не столько буквальное, сколько метафизическое значение, в наших комментариях оно дается в кавычках в знак того, что для него доминантным является переносное значение.