Вот села она на вторую ночь. В 12 часов встает эта колдунья из гроба. «Сестра! ты сидишь?» — Сижу, говорит. Вот подходит она (колдунья) к печке. «Сестра! ты сидишь?» — Сижу, говорит. Как она (колдунья) за жердочку ухватилась, чтоб на печку взлезть, петух увидал ее и запел, она и упала. — Приходит бедная сестра к батюшке. «Нет, говорит, батюшка, страшно очень; я лучше от именья откажусь». — Ничего, говорит: ты поди, сядь в хлев на жердь, где куры сидят. — Вот она пошла на третью ночь, села. В 12 часов встает эта колдунья, идет туда, в хлев. «Сестра! ты сидишь?» — Сижу, говорит. «Ну сиди!» А сама хотела ее схватить, да и поймала петуха; он и запел. Она упала. (Когда петух запел, тогда никто (нечистый) не смеет). Сестра эта бедная и завладела всем именьем.
Лично мною записано со слов крестьянина М. Перавина.
ИВАН КУПЕЦКОЙ СЫН
Не в котором царстве, не в котором государстве, не именно в том, в котором мы живем, жили-были два брата и имели они по двенадцати лавок и по трехэтажному каменному дому. У младшего брата был мальчик годов пяти или шести. Младший брат помер, а его молодая хозяйка вздумала ездить по тиатрам, познакомилась с разными офицерами и пустилась в распутное поведение. Такое время пришло, что весь товар измотала и лавки продала, осталась с одним домом; и дом продала, и купила себе маленькую килейку. Дошло до того, что ей своего сына нечем стало кормить. И приходит она к своему брату. — Любезный братец! возьми моего сына, а твоего племянника — мне его нечем стало кормить. Он и взял его. Живет мальчик у своего дяди, а мать его стала тайно ходить в лавку, и у своего сына выпросит то кусок сукна или ситцу, то материи дорогой; и все продаст и израсходует в питейных заведениях. Дядя это заметил, и прогнал своего племянника. Жил он у матери в доме, а ей кормить его нечем. Опять приводит его к своему брату. — Любезный братец! возьми моего сына, а твоего племянника — мне никак кормить его нечем. Он по сожалению взял, и поставил обряжать лошадей и коров, а мать не стала его проведывать, потому что у сына взять ей нечего.
И вздумал этот дядя ехать на ярмарку, и нагрузил двенадцать кораблей. И нужно плыть все озером, а в этом озере никак нет пропуску: кто голову отдаст, тот может проехать. И племянника Иванушку с собой взял. — Ну, господа корабельщики, прикащики, поезжайте прямо озером, что Бог даст! — До половины озера доехали, тут корабли и встали — ни взад, ни вперед.
И говорит купец: ну, корабельщики и прикащики, кидайте жребей, кому из вас кидаться в озеро… — А нам, говорят, какая надобность за твое богатство бросаться? надо — бросайся сам. — Ах, господа прикащики и корабельщики! мне не жалко ни богатства, ни имущества, только жалко мне своей жены молодой. Любезный племянник, Иванушка, я, говорит, тебя кину. — А кидай, дядя, мне одна смерть! Взял его дядя и кинул. Корабли пошли, а сей мальчик очутился в водяном царстве в прекраснейшем дворце. И видит: лежит старик на кровати, и покрыто его лицо белым полотном. Подходит к нему и говорит: здравствуй, дедушка любезный! — Здравствуй, сынок дорогой! Во всем я тебе доверие сделаю, по всем ты у меня садам ходи и по виноградным погребам, только ты у меня не ходи в три комнаты, которые я запрещаю тебе. Вот тебе от всех комнат ключи, а я полечу на Белую Русь.
Старик улетел, а Иван остался один. Пошел гулять по садам и по виноградным погребам, и напился в одном погребе разных вин. И говорит? что такая за тайность, пойду, посмотрю первую комнату. Подходит к медной двери и отпирает медным ключом. Отпер дверь, видит: сидит девица. — Ах Иван, купецкой сын! приголубь меня, приласкай меня, посиди у меня на коленях. Сел он к ней на колени, а она напустила на него сон, и улетела неизвестно куда.
Через несколько времени возвращается старик, и Иван ему в ноги. — Что ты, говорит, любезный сын мой, Иван, кланяешься? — Я виноват перед тобой: из-за первой двери отпустил у тебя первую девицу. — Ну, говорит, прощаю на первый раз вину твою. — И вот опять улетел старик. — А что, говорит молодец, смерть, так смерть, пойду посмотрю, — за второй дверью. Подходит к серебряной двери и отпирает серебряным ключом. И видит: еще лучше первой сидит девица. — Ах Иван, купецкой сын! приголубь меня, приласкай меня, посиди у меня на коленях. Сел он к ней на колени, а она напустила на него сон, и улетела неизвестно куда.
Вернулся старик, а Иван ему в ноги. — Что, сын мой любезный, кланяешься? — Как же мне не кланяться, как я виноват перед тобой! отпустил у тебя другую девицу из серебряной двери… — Ну уж, говорит, едва ли я тебя теперь оставлю живого… — Пожалуйста, прости, дедушка! виноват перед тобой! — Ну, смотри же, и вторую вину прощаю, только в третью комнату никак не ходи.
И улетел опять старик. Пойду, говорит Иван, погуляю еще по разным садам. Взошел в одну беседку и видит: висит патрет необыкновенной красоты. Пойду, говорит, взгляну в ту комнату, — смерть, так смерть! Подходит к золотой двери, и отпер ее. Видит: сидит девица необыкновенной красоты. — Ах Иван, купецкой сын! приголубь меня, приласкай меня, посиди у меня на коленях. Я — Марья-царевна. Сел он к ней на колени, а она напустила на него сон, и улетела сама неизвестно куда.
Прилетает старик, и опять Иван кланяется ему в ноги. — Много бед ты наделал, я теперь тебя убью, говорит старик. — Сделай милость, прости, любезный дедушка! — Ну, если хочешь живым быть, так ступай на берег озера, они все три там купаются. Две оделись, лететь хотят, а Марья-царевна из воды выходит. Ты ее никак не трогай, а возьми у нее золотокрылое платье.
Старик как велел, он так и сделал. Взял золотокрылое платье и приносит прямо к старику, и Марья-царевна за ним идет. — Ну, говорит, любезный сын, все я вины тебе прощаю. Вот и подруга тебе твоя милая, гуляй ты с ней везде по всем садам и виноградным погребам. А старик сам опять улетел. Вот Марья-царевна и говорит: ты купецкой сын, а я царская дочь. Просись у старика, не обвенчает ли он нас с тобой…
Прилетел старик, а Иван к нему в ноги. — Что, сын мой любезный? чего, Иванушка, кланяешься? — Как же мне не кланяться, дедушка — мне охота жениться. — А ты бы мне давно сказал, я бы тебе любую невесту из любого государства принес, какая тебе нужна. — Ах, дедушка» мне никакой кроме не нужно, как Марьи-царевны. — Ах, Ваня, Ваня! она не будет твоя, улетит от тебя, крепко хитра, обманет тебя. — А Иван все кланяется в ноги. — Сделай милость, обвенчай нас! — Старик не мог отступиться, соединил их законным браком. И стали они жить.
Марья-царевна ему и говорит: ты хоть и мой муж, а все-таки купецкой сын, а я царская дочь. Просись у старика на свой город, к своему дяде на белый свет.
И стал Иван прошать у старика отпустить его. — Ах, Ваня, Ваня! она не будет твоя, улетит от тебя, крепко хитра, обманет тебя. — Сделай милость, отпусти! — Старик не мог отговориться. — Ну смотри же, говорит, что я тебе скажу, так ты сделай по-моему. И взял старик Марью-царевну, кожам обвертел, ремням увил, и посадил на ковер самолет и дал орла-птицу. И сказал Ивану: не давай ты ей до тех пор свету, пока не станет орел крыльями махать. И полетели. И летят они час или полтора, и как она ни молится, и что ни говорит, он все не дает свету. — Ну любезный друг, последнее мое стает дыхание, дай мне хоть малый свет!.. Он возжалелся над ёй и дал ёй самый малый просвет. Как дал ей просвет, ковер самолет на остров упал на океанской, и птицы-орла не стало, и Марья-царевна улетела. И остался он один.
Ходит он по этому острову и глядит, в которую сторону она полетела. И нашел тут лодочку. Переплыл море и закричал: батюшка, дедушка! помоги мне! Прилетел к нему старик. — Я ведь говорил тебе, что она не будет твоя, улетит от тебя. Она теперь крепко далеко за тридевять земель, в тридесятом царстве, в двенадцатом государстве у своего отца и у бабушки. — Сделай милость, дедушка, помоги мне в моей беде! — Ну, садись же, говорит, на меня. — Сел на него Иван, и перенес его старик все моря и все океаны, и поднес его под самое под его государство.