— Всади ему, Роско! — подзадорил кто-то. — Угости его доброй дозой.
Последовал новый взрыв смеха, а затем колонны продолжили движение по коридору.
Уайлдер почувствовал прикосновение к своему локтю, и тихий голос рядом произнес что-то вроде:
— Хочешь меня поцеловать?
— Что?
Ему улыбался хорошенький темнокожий юнец в сделанном из пижамной куртки тюрбане, свободный конец которого эффектно драпировал его плечи, подчеркивая красоту обнаженного торса. В кулаке юнец сжимал свой частично эрегированный пенис.
— Хочешь меня поцеловать?
— Нет.
— Да я ведь не против. Совсем не против. Ты можешь меня поцеловать, если хочешь, но сначала ты должен сказать: «Я люблю тебя».
Настало время завтрака. В одном конце коридора распахнулась двустворчатая дверь, к которой тотчас ринулись люди из обеих колонн, и началась давка.
— Эй, там, не напирайте! Не напирай, кому сказано! Подходите по двое. А ну выстроились по двое, или все останетесь без еды!..
Ощущение безысходности только усилилось, когда он попал в столовую: пациентам приходилось в полусогнутом состоянии продвигаться бочком в щели между длинным столом и несдвигаемой скамьей с высокой спинкой. Уайлдер очутился между дряхлым беззубым стариком и жирным парнишкой с широко разинутым слюнявым ртом — возможно, от боли, поскольку край столешницы врезался ему в пузо. Каждый получил миску клейкой овсяной каши на консервированном молоке и кружку тепловатого кофе. Уайлдер и не осознавал, насколько он голоден, пока не зачерпнул кашу солдатской оловянной ложкой, явно попавшей сюда с распродажи излишков армейского имущества. Если он был в состоянии есть эту кашу и пить этот кофе, а потом еще смог бы разжиться сигаретой и найти телефон, сохранялась надежда на возвращение в нормальный мир. Старик не мог донести трясущуюся ложку до своих десен, не разбрызгав большую часть каши, а жирный парень взял свою миску обеими руками и погрузил в нее лицо, чавкая по-собачьи, и каша стекала ему на живот. За соседним столом раздался пронзительный, панический вопль:
— Я хочу выйти отсюда! Пустите меня! Пустите меня!..
Позавтракав и покинув столовую, он заметил, что наименее чокнутные на вид пациенты группируются в том конце коридора, где рядом с главной дверью на высоком конторском табурете восседал полисмен — не больничный охранник, а настоящий нью-йоркский коп со значком, дубинкой на поясе и пистолетом в кобуре. Он размеренно жевал резинку и не общался ни с кем, даже с санитарами, а солнцезащитные очки с зеркальными стеклами не позволяли заглянуть ему в глаза — вместо них вы видели лишь двойное отражение собственной вытянутой физиономии. И все же это место казалось лучше всех прочих: здесь было больше шансов обнаружить проблески здравомыслия.
— А вот и Коротышка! Как самочувствие сегодня, приятель?
Сказавший это человек был не намного выше Джона и к тому же на редкость уродлив — землистого цвета лицо с близко сидящими глазами и гнилыми зубами, обнаженными в широкой безрадостной улыбке, — но притом нагрудный карман его оттопыривала сигаретная пачка.
— Я видел, как тебя приволокли прошлой ночью, — продолжил он. — Ты был сильно на взводе.
— Вот как? — Уайлдер не помнил ничего о прошлой ночи, кроме поездки на «скорой» и Пола Борга, трущего ладонью его спину.
— Вопил, визжал и тараторил без умолку. Тебе всадили дозу, но и после этого ты не вырубился. И я подумал: «Вот это реально крутой клиент. Должно быть, здоровенный сукин сын». А потом я увидел, что ты даже меньше меня, и как начал хохотать! Чуть не помер со смеху.
— Да, понимаю… Не угостишь сигареткой?
— Я тебя спасу, — заявил урод и отвернулся.
— Не спасет, — раздался рядом другой голос. — Он никогда никого не спасает. Натуральный говнюк.
В этот момент отворилась дверь, впустив струю прохладного воздуха — не свежего, но прохладного и не столь затхлого хотя бы потому, что исходил он из более просторного и не так загрязненного коридора, — и тотчас грянул хор приветственных воплей:
— Чарли!.. Привет, Чарли!.. Как дела, Чарли?..
Вошедший — негр в зеленой санитарской форме — был далеко за шесть футов ростом и сложен как боксер-тяжеловес, возвышаясь над всеми окружающими. Он сунул в карман связку ключей и неторопливо покатил по коридору медицинскую тележку.
— Доброе утро… доброе утро… — говорил он густым басом, и на сей раз даже коп откликнулся: «Доброе утро, Чарли», перед тем удостоверившись, что тот не забыл запереть за собой дверь.