БАЙТУРСЫНОВ:
Екатерина Павловна… Екатерина… Товарищ Пешкова, с вами все хорошо?
ОН ДЕЛАЕТ НЕСКОЛЬКО ШАГОВ К ДВЕРИ, ОТТУДА ВЫХОДИТ ПЕШКОВА, ВЫТИРАЯ ГЛАЗА – ВИДИМО, ОНА ПЛАКАЛА. ПЕШКОВА УЛЫБАЕТСЯ, ПРИСЛОНЯЕТСЯ К КОСЯКУ СПИНОЙ, СНОВА ВЫТАСКИВАЕТ ПАПИРОСЫ, ИЩЕТ СПИЧКИ ПО КАРМАНАМ. БАЙТУРСЫНОВ ДАЕТ ЕЙ СПИЧКИ СО СТОЛА. ОНА ЗАКУРИВАЕТ. УЛЫБАЕТСЯ.
ПЕШКОВА:
Какая же я дура! С ума выжила от старости – есть же у меня чайник.
БАЙТУРСЫНОВ:
Не наговаривайте на себя, Екатерина Павловна, вы совсем не стары.
ЕКАТЕРИНА УСМЕХАЕТСЯ.
ПЕШКОВА:
Не стара… Да, не стара, конечно. Жизнь прожита, все в прошлом… Судя по вашему лицу, мой "оптимизм" вас не радует.
ЕКАТЕРИНА РЕЗКО САДИТСЯ У РЮКЗАКА РЯДОМ С ДВЕРЬЮ, КОПАЕТСЯ В НЕМ. АХМЕТ НАВИСАЕТ НАД НЕЙ ГРУЗНОЙ ФИГУРОЙ. ОНА ВЫТАСКИВАЕТ ЧАЙНИК, СМОТРИТ НА БАЙТУРСЫНОВА СНИЗУ ВВЕРХ. ПЕШКОВА ВСКАКИВАЕТ НА НОГИ И БЫСТРО ИДЕТ К ЧАНУ С ВОДОЙ, НАЛИВАЕТ ВОДУ В ЧАЙНИК И СТАВИТ ЕГО В ПЕЧКУ. ПОКА ОНА ВОЗИТСЯ, БАЙТУРСЫНОВ ИДЕТ И САДИТСЯ НА СТУЛ ПОСРЕДИ КОМНАТЫ.
ПЕШКОВА:
Наверное, целую вечность не пили чаю, товарищ Байтурсынов? Сейчас согреемся! Нет ничего лучше чая для этого – вы это прекрасно знаете!
ПОСТАВИВ ЧАЙНИК, ОНА ПОВОРАЧИВАЕТСЯ К АХМЕТУ.
ПЕШКОВА:
И потом – у нас давно нет ни оптимистов, ни пессимистов. Остались только смирившиеся… Вы так не считаете?
ОНА ИДЕТ МИМО АХМЕТА К ОКНУ, СМОТРИТ ТУДА, ПРОДОЛЖАЯ КУРИТЬ.
ПЕШКОВА:
Ах, Ахмет, не думайте, что я потеряла надежду – эта дорога совершенно выбила меня из колеи, вот и накатывают мысли всякие, нехорошие. Я все еще верю в лучшее, нам бы только вытерпеть. Что там было на кольце? "И это пройдет"… И это пройдет, товарищ Байтурсынов, и это…
ВДАЛЕКЕ РАЗДАЮТСЯ ВЫСТРЕЛЫ, ЛАЙ СОБАК УСИЛИВАЕТСЯ.
ПЕШКОВА:
Что это?
БАЙТУРСЫНОВ:
Опять бежал кто-то, скорее всего.
ВЫСТРЕЛЫ ПРЕКРАЩАЮТСЯ.
ПЕШКОВА:
Поймали…
БАЙТУРСЫНОВ:
Нет. Застрелили. Здесь никого не ловят.
ПАУЗА.
ПЕШКОВА:
Видимо, вы привыкли к этому, товарищ Байтурсынов.
БАЙТУРСЫНОВ:
К такому не привыкнешь. Но, как вы говорите, смиряешься.
ПЕШКОВА ОПЯТЬ БРОСАЕТ ОКУРОК НА СТОЛ.
ПЕШКОВА:
Вы почти не ели, Ахмет. Поешьте.
БАЙТУРСЫНОВ:
Поедим вместе, Екатерина Павловна. Вам с дороги голодно должно быть.
ПЕШКОВА:
Ну давайте!
БАЙТУРСЫНОВ ВСТАЕТ И СТАВИТ СТУЛ У СТОЛА, ЧУТЬ ОТОДВИНУВ ЕГО. ОН РУКОЙ ПРИГЛАШАЕТ ПЕШКОВУ САДИТСЯ. ОНА САДИТСЯ, ОН ПРИДВИГАЕТ СТУЛ, БЕРЕТ ИЗ ШКАФЧИКА ЕЩЕ СТОЛОВЫЕ ПРИБОРЫ, ВЫКЛАДЫВАЕТ В ЧАШКУ ИЗ КОНСЕРВЫ СОДЕРЖИМОЕ, ПОТОМ САМ САДИТСЯ НА КРОВАТИ. ОНИ КУШАЮТ.
ПЕШКОВА:
Этот стих… Эта колыбельная на листке, – вы переводите сами свои же стихи. Зачем? Красивый перевод, кстати…
АХМЕТ ВЗДЫХАЕТ, ВЫПРЯМЛЯЕТСЯ, ПОЛОЖИВ ЛОЖКУ НА СТОЛ.
БАЙТУРСЫНОВ:
Находясь здесь, я перестал думать. Точнее, мыслить. Мыслить… А без этого… Ведь это главное для человека. Голод и боль – только эти две вещи волнуют здесь всех, об остальном думать нет сил. И мысли о семье в итоге тоже не дают ничего, кроме боли. Вот я и вспоминаю, что когда-то писал, а то, что удается вспомнить, пытаюсь перевести на русский, насколько это в моих силах. Эти усилия создают иллюзию мысли и дают на время забыть о боли и голоде.
ПЕШКОВА:
"Слова без мыслей не доходят к небу…" Голод и боль… А как же страх? Страх ведь глушит любую мысль, не так ли?
БАЙТУРСЫНОВ:
Страх? Это так, верно. Но о нем я не говорю, потому что страх в основе всех других бед. Для меня… Для меня страх перестать думать сильнее любого другого страха.
ПЕШКОВА УСМЕХАЕТСЯ.
ПЕШКОВА:
Вы боитесь потерять умение мыслить. И это здесь, в одном из самых ужасных мест на Земле. А я боюсь думать. Просто думать, хотя бы о чем-нибудь. Я боюсь думать, живя в сытой и довольной Москве. Вот так, товарищ Байтурсынов.
ПЕШКОВА ВДРУГ СПОХВАТЫВАЕТСЯ И ОГЛЯДЫВАЕТСЯ НА ПЕЧКУ.
БАЙТУРСЫНОВ:
Баба Лена спит, не беспокойтесь. Да если и не спит, вряд ли что-нибудь поймет из наших слов… Знаете, я вас понимаю. Думать нынче – большая роскошь. И, может быть, мне даже лучше здесь, чем вам там.
ПЕШКОВА:
О чем вы?!
БАЙТУРСЫНОВ: