Наступила пауза. Толстяк откинулся в кресле, обвел взглядом кабинет.
— Ну, теперь, я думаю, официальная часть закончена. Вы вселили в меня уверенность в исходе эксперимента. Я вам благодарен. И если вы со мной согласны, позволительно по доброй традиции закрепить наш союз глотком чего-нибудь...
Старожил поднялся, из вделанного в стену выдвижного бара взял три рюмки и бутылку французского коньяка.
Пригубив коньяку, американец спросил благодушно:
— Вы, кажется, последний из местных людей, кто повидал русский север?
— Да, если не считать того разбойника — младшего «племянника». Он бывал в Сибири с некоторыми скромными поручениями в пору дядюшки Кулиджа[8]. И позднее прожил два года на золотой Колыме.
— Двадцатые годы, — голос толстяка потеплел. — «Добрые времена — времена моей юности...» — пропел он баском. — Помните, была такая песенка?
Старожил кивнул, хотя сроду не признавал иной музыки, кроме звона монет. И вздохнул завистливо:
— Там подземные сокровища, настоящие сокровища! Русских не хватает, чтобы выжать оттуда все.
— К сожалению, мы почти абсолютно не осведомлены, что у них там сейчас делается, — заметил бизнесмен. — Сибирские ресурсы продолжают оставаться для нас загадкой. Дьявольской загадкой! Сам господь бог не поможет нам ее разгадать. Наши прогнозисты выводят чудовищные цифры! Но мы, деловые люди, привыкли доверять сведениям из первых рук. Вы меня понимаете, не так ли?
Собеседник поддакивал почтительно, выслушивая эту маленькую речь, произнесенную гостем с необычной горячностью.
— По-видимому, вы понимаете так же, — более спокойно говорит гость, — что в случае успеха миссии «племянников», у нас найдутся и другие «родственники», желающие побывать в интересном путешествии... Некоторую неудовлетворенность вызывает во мне младший «племянник». Ведь он из эмигрантов. Есть у него родственники, близкие?
— Папаша-бандит сгорел в белой горячке. Больше ни души он здесь не имел. И пусть он вас не беспокоит, старший сумеет обезвредить его в любой момент, как только сочтет нужным. Этот «фальшивомонетчик» не брезглив, вы знаете. Он понимает: если возвратится один, получит за работу вдвойне. Прохвост знает цену и себе, и этой операции. А на первых порах «младший» необходим, так как владеет местным наречием. После акклиматизации на новом месте «старший» решит, как с ним поступить.
— О’кей! — восклицает Сиптэн, отодвигая рюмку. — «Старший» — это комплекс на удивление разнохарактерных данных. Знание нескольких языков и букет низменных пороков!.. Честно признаюсь, он склоняет меня к легкому сочувствию своей противоречивой натурой. Ну да оставим же, наконец, этот не очень приятный разговор. Завтра я отбываю. Бог вам в помощь! Помните, полностью полагаюсь на вас и моего советника. Он тут задержится, сколько посчитает нужным. И сожжет все мосты, если потребуется. Вы что-то говорили насчет Интерпола... Вы замечательный выдумщик! Думаю, что вы еще не раз мне понадобитесь...
Конечно, содержание этой беседы дошло до того самого ведомства, которое, по словам нью-йоркца, обещало полное свое безразличие к проделкам «племянников». В нагрудном кармане молчаливого секретаря был скрыт под подкладкой миниатюрный магнитофончик, запечатлевший на пленку голоса старожила и бизнесмена. Молчаливый секретарь не часто открывал рот, но делал все возможное, чтобы собственный счет в банке постоянно рос — неважно, кто способствовал тому росту — добрейший мистер Сиптэн или кто иной. У молчаливого секретаря была такая профессия — наживаться на чужом любопытстве.
«Снежная бабушка»
Беснуется пурга. Тучи снега носятся по воздуху, ни земли, ни неба — снег, снег, снег... Воет пурга, бьется в двери, царапается в окно. Старые якуты говорят:
— Снежная бабушка к огоньку просится...
Была такая легенда: когда-то, давным-давно, замерзла в тундре старуха шаманка, ослушница страшных духов. Подстерегли они ее в дороге и закрутили, закружили, растерзали, как голодные волки. С тех пор никто не видел шаманку ни живой, ни мертвой. А в непогоду «снежная бабушка» прилетала вместе с ветром к стойбищам, поднимала громкий жалобный плач. Если шел человек на ее голос, она увлекала его за собой, заманивала подальше от жилья. Заколдованный ею, человек все удалялся и удалялся, спеша от спасительного тордоха. Куда — и сам не знал. Идти становилось с каждым шагом труднее, и он был не в силах повернуть назад. Глаза залеплял снег, холод сковывал руки и ноги, подбирался к самому сердцу.