К больнице Владимир Борисович направился шагом решительным, вырвавшись вперед, но чем ближе подходил он к обшарпанному зданию, тем более замедлялся шаг, и, в результате, буквально возле двери, помощник нагнал его, перегнал, и, улыбнувшись, почтительно открыл дверь. Слегка прокашлявшись, приосанившись, Блюмкин зашел в лечебное учреждение. Юркнувший вслед за ним ассистент привычно засеменил по правую руку от начальства. В приемном покое Владимир Борисович опасливо покосился в сторону помощника. А тот по такому случаю отскочил уж в сторону, дабы избежать искривления прямолинейности взглядов начальства… Сердце, блюмкнув, на мгновение замерло. Ведь со стены радостно и победно скалился…
ВОЛК! И не один, а целых два!
Они благосклонили серые морды и приветливо сверкали клыками. «Рады приветствовать высоких… - кинулся к вошедшим кто-то после недолгого замешательства, и, как казалось, чуть ли не наперерез, отчего Блюмкин затрясся и едва не закрутился волчком, - Гостей!» Это была женщина, разбитная медичка в люминисцирующем халате, которая уже подлетела к высоким и преданно смотрела на них снизу вверх, - она оказалась совсем карликового роста. «Да не бойтесь, это же лучшие специалисты, светила нашего небосклона!..» – выкрикнула она, энергично подпрыгнув чуть ли не к потолку.
Волки усмехнулись и самым непочтительнейшим макаром облизались. Тут у Владимира Борисовича всё потускнело и поплыло пред глазами, приемный покой стал покрываться, покрываться, да и покрылся сизым болотным туманом. Голос люминесцентный-халатной пигалицы доносился, казалось, с разных сторон, как если бы она, бодро выкрикнув фразу, часть фразы, слово, часть слова, ныряла опять в свое болото, но только лишь для того, чтобы сверкнуть из совершенно иного угла, а в промежутках её речи смеялись, ухали, завывали - сменяясь и тоже совершенно вовсю куралеся - какие-то кикиморы, лешие, вообще черт знает кто. «Вежливые. Ыух! - доносилось откуда-то слева, - Скромные в общении. Ха-хо, - звенело сзади, - Въедливые по мелочам и по-крупному. Ууу, - многозначительно гудело справа, - Абсолютно… Бульк… Преданные… Плюх… Своему делу… Блюм… Люди!»
«Волки!» - машинально поправил Блюмкин, и, взвыв, выскочил из больницы.
Прибежав домой – сердце у него жутко трепыхалось – и оттолкнув от ворот ограды водителя, а от входной двери – вытоптавшего на асфальте свою тропинку ассистента, Владимир Борисович заскочил внутрь, закрыл засов. (Надо отметить, прервав стремительность событий, что в данном архитектурном плане великий человек руководствовался принципом: «Все, что создано народом, должно быть надежно от него защищено», и потому держал на дверях исключительной тяжести амбарные замки и засовы, а снаружи – взвод военизированной охраны).
Устремляясь в спальню, пробегая мимо фехтовального зала и уклоняясь от подставленной ему пунцовой щечки, Блюмкин забежал внутрь – теперь уже спальни – закрыв («Шшшурх!») за собою засов. Прислонившись к двери, только теперь позволил он себе расслабиться, и сейчас съезжал по поверхности двери на пол, подергиваясь от каких-то конвульсий. В дверь затарабанили. «Кто там?» - жалким голосом почти риторически спросил Владимир Борисович. «Кто, кто… Твоя верная жена… Да открой же, идиот!» - взвизгнула из-за двери Наденька.
«Что случилось, любимый», - ворковала она, заскочив в спальню и залетев в кресло, где теперь беспокойно раскачивалась, проверяя состояние счетов. Тревожно и где-то заботливо взглянув на Блюмкина, Надежда всплеснула руками: «Что такое? Да на тебе лица нет!»
— Надя, Надежда, - задыхаясь, рыдал городской управитель, - Они… Они там… Да они…
— Кто? Где? Прекрати истерику! - крикнула она, отрываясь от компьютера, совершенно растревоженным голосом. – Ты что? Люди тебя жутко любят, перестань оникать!