— Да ты выслушай, какъ было дѣло…
— Нѣтъ, и слушать не стану; я самъ скажу, какъ это было. Ты легко отдѣлался за то, что запустилъ лапу въ карманъ къ матросу, — къ живому матросу, — ну, и считай себя счастливымъ, а ко мнѣ послѣ этого не суйся съ товарищами-то. Были мы съ тобой товарищами, а теперь не товарищи, да и впередъ не будемъ. Пусти лодку! Отчаливай!
— Гафферъ! Если ты думаешь отдѣлаться отъ меня такимъ манеромъ…
— Не такимъ, такъ другимъ; пальцы отшибу весломъ, не то багромъ царапну по головѣ. Отчаливай, говорятъ тебѣ!.. Лиззи, махай! Домой махай, коли не хочешь, чтобъ отецъ самъ взялся за весла!
Лиззи сильно двинула лодку впередъ; другая лодка осталась позади. Отецъ Лиззи, успокоившись внутренно и принявъ видъ человѣка, возвѣщавшаго высоко-нравственное поученіе и занявшаго неприступную позицію, нетерпѣливо раскурилъ трубку и, держа ее въ зубахъ, посмотрѣлъ на то, что было у него на буксирѣ. То, что было у него на буксирѣ, минутами страшно выставлялось изъ воды, когда ходъ лодки замедлялся, а минутами какъ будто бы силилось оторваться, хотя по большей части слѣдовало за нею покорно. Новичку, быть можетъ, померещилось бы, что струйки, проходящія надъ тѣмъ, что плыло за лодкой, имѣли страшное сходство съ измѣненіями въ выраженіи незрячаго человѣческаго лица: но Гафферъ былъ не новичекъ, и ему ничего не мерещилось.
II
Человѣкъ невѣдомо откуда
Мистеръ и мистрисъ Венирингъ были людьми съ иголочки новыми, жившими въ домѣ съ иголочки новомъ и въ части Лондона съ иголочки новой. У Вениринговъ все было съ иголочки новое. Вся ихъ мебель, всѣ ихъ друзья, вся ихъ прислуга, ихъ серебро, ихъ карета, ихъ лошади, сбруя и сами они были съ иголочки новыми. Они были новобрачными, насколько законнымъ образомъ возможно быть новобрачными, имѣя новорожденнаго ребенка. Если бъ имъ представилась нужда завести въ хозяйствѣ прадѣдушку, то и онъ явился бы изъ магазина запакованнымъ въ рогожи, безъ малѣйшей царапинки, отполированнымъ французскимъ лакомъ до самой маковки.
Въ хозяйствѣ Вениринговъ — отъ стульевъ въ передней, украшенныхъ гербами, вплоть до рояля съ новѣйшими усовершенствованіями, а въ верхнемъ этажѣ вплоть до огнеспасательнаго снаряда — все было отлично вылакировано и отполировано. А что замѣчалось въ мебели, то замѣчалось и въ самихъ Венирингахъ: отъ нихъ какъ будто немножко пахло мастерской и они какъ будто липли немножко.
Была у нихъ еще одна невинная обѣденная утварь, которая перекатывалась на ходкихъ колесцахъ и, пока не представлялось въ ней надобности, хранилась надъ извозчичьею конюшнею въ Дьюкъ-Стритѣ, въ Сентъ-Джемскомъ скверѣ. Для этой утвари Вениринги служили источникомъ нескончаемаго смятенія. По фамиліи утварь эта называлась Твемло. Мистеръ Твемло приходился двоюроднымъ братомъ лорду Снигсворту, и потому на него былъ большой спросъ, такъ что во многихъ домахъ онъ изображалъ собою обѣденный столъ въ его нормальномъ видѣ. Мистеръ и мистрисъ Венирингъ, напримѣръ, устраивая обѣдъ, прежде всего брались за Твемло и потомъ раздвигали его на нѣсколько досокъ, то есть прибавляли къ нему гостей. Такимъ образомъ столъ составлялся иногда изъ Твемло и полудюжины досокъ; иногда же Твемло раздвигался во всю свою длину, на всѣ двадцать досокъ. Мистеръ и мистрисъ Венирингъ, въ случаяхъ торжественныхъ, садились другъ противъ друга по копнамъ стола, но и тутъ параллель вполнѣ выдерживалась, ибо при этомъ всегда случалось такъ, что чѣмъ болѣе Твемло раздвигался, тѣмъ далѣе оказывался онъ отъ центра и тѣмъ ближе или къ буфету на одномъ концѣ комнатѣ, или къ оконнымъ занавѣсямъ на другомъ-концѣ.
Однакоже не это повергало въ смятеніе слабую душу Твемло. Зіяющая пропасть, въ которой онъ не находилъ дна и изъ которой поднималось постоянно возраставшее затрудненіе его жизни, заключалось въ неразрѣшимомъ вопросѣ: самый ли старый онъ другъ Вениринговъ или самый новый ихъ другъ. Сей смиренный джентльменъ посвящалъ рѣшенію своей задачи много тревожныхъ часовъ какъ въ квартирѣ надъ конюшней, такъ и въ прохладной тѣни Сентъ-Джемскаго сквера. Разрѣшилъ же онъ ее такъ: Твемло впервые познакомился съ Венирингомъ въ клубѣ, гдѣ Венирингъ тогда не зналъ никого, кромѣ одного человѣка, который познакомилъ ихъ другъ съ другомъ, который, казалось, былъ ему самымъ задушевнымъ пріятелемъ въ мірѣ и съ кѣмъ онъ самъ познакомился только за два дня до того, когда поводомъ къ союзу ихъ душъ послужилъ случайно обсуждавшійся предосудительный образъ дѣйствій клубнаго комитета по поводу изготовленія телячьяго филе. Тотчасъ же послѣ этого Твемло получилъ отъ Вениринговъ приглашеніе къ обѣду, и онъ обѣдалъ у нихъ, и съ нимъ присутствовалъ за обѣдомъ и тотъ самый господинъ, который познакомилъ его съ Венирингами. А вслѣдъ за тѣмъ онъ получилъ приглашеніе къ обѣду отъ этого господина и обѣдалъ у него. Венирингъ вмѣстѣ съ нимъ присутствовалъ за столомъ. На обѣдѣ у этого господина были еще Членъ Парламента, Инженеръ, Погашеніе Національнаго Долга, Дума о Шекспирѣ, Забота объ общественномъ благѣ и одно Присутственное Мѣсто. Всѣ эти гости были, повидимому, людьми совершенно неизвѣстными Венирингу. Тотчасъ же послѣ этого Твемло опять получилъ приглашеніе обѣдать у Вениринговъ спеціально для того, чтобы встрѣтить тамъ Члена, Инженера, Погашеніе Національнаго Долга, Думу о Шекспирѣ, Заботу и Присутственное Мѣсто. Обѣдая съ ними, Твемло убѣдился, что всѣ они — самые задушевные друзья Вениринга и что жены всѣхъ ихъ (тоже тутъ присутствовавшія) были для мистрисъ Венирингъ предметами самаго искренняго вниманія и нѣжнѣйшей пріязни.