- Да так себе, - возразил юный Вред, тяжело вздыхая, словно все профессиональные огорчения остались для него уже позади.
- Сколько же ты получаешь?
- Вдвое меньше, чем мне хотелось бы, - отвечав юный Вред.
- А сколько бы ты хотел получать?
- Пятнадцать шиллингов в неделю.
- Сколько же, к примеру, тебе понадобится времени, чтобы сделаться судьей? - после некоторого молчания спросил мистер Боффин, окинув глазами всю его маленькую фигурку.
Мальчик ответил, что этого как раз он еще не успел высчитать.
- Кто же тебе помешает добиться своего, верно я говорю? - сказал мистер Боффин.
Мальчик ответил, что ему действительно никто не помешает добиваться своей цели, поскольку он имеет честь быть британцем, который никогда, никогда не будет рабом *. Однако мало ли что бывает на свете, может, что-нибудь и помешает ему.
- А не помогут ли тебе в этом деле один-два фунта? - спросил мистер Боффин.
У юного Вреда не имелось никаких сомнений на этот счет, и мистер Боффин подарил ему два фунта в благодарность за внимание к его (мистера Боффина) делам, которые он теперь считал все равно что улаженными.
После этого мистер Боффин уже до самого прихода мистера Лайтвуда сидел смирно, приставив к уху палку и словно слушая домового, сплетничавшего ему про контору. Он разглядывал книжный шкафчик с судебными протоколами и отчетами, окно, пустой синий мешок, палочку сургуча, перо, коробку с облатками, яблоко - все это сильно запыленное, - бювар со множеством чернильных пятен и брызг, ружейный чехол, плохо замаскированный под нечто, имеющее отношение к закону, и железный ящик с надписью "Дело Гармона".
Мистер Лайтвуд объяснил, что был у поверенного, вместе с которым он приглашен вести дело мистера Боффина.
- Оно и видно, что мои дела порядком вас замучили! - сочувственно отозвался мистер Боффин.
Мистер Лайтвуд, не сочтя нужным объяснить, что утомление у него хроническое, сообщил, что, поскольку со всеми формальностями уже покончено, завещание покойного Гармона утверждено, смерть ближайшего наследника Гармона установлена, и прочее, и прочее, и на этот счет уже имеется решение Канцлерского суда, и прочее, и прочее, он, мистер Лайтвуд, к величайшему своему удовлетворению, имеет честь и удовольствие, и прочее, и прочее, поздравить мистера Боффина со вступлением в права наследства, в качестве единственного оставшегося в живых наследника, и теперь мистеру Боффину предстоит получить свыше ста тысяч фунтов, которые лежат на текущем счету в Английском банке, опять-таки и прочее, и прочее.
- И что особенно приятно, мистер Боффин, так это то, что с вашим капиталом никакой возни не будет. Ни имений, которыми надо управлять, ни арендной платы, приносящей столько-то процентов убытку в плохие годы (весьма недешевый способ прославиться через газеты!), ни избирателей, с которыми надо возиться, ни доверенных, которые снимают сливки, прежде чем подать молоко на стол. Вы можете хоть завтра же утром положить весь капитал в шкатулку и увезти его... ну хотя бы в Скалистые горы. Поскольку всякий, по-видимому, считает своим непременным долгом раньше или позже упомянуть в разговоре Скалистые горы таким тоном, будто он их знает вдоль и поперек, то надеюсь, вы извините, что и я к вам пристаю с этой скучнейшей географией, заключил мистер Лайтвуд, лениво улыбнувшись.
Мистер Боффин, не вполне уяснив себе последнюю фразу, растерянно посмотрел сначала на потолок, потом на ковер.
- Не знаю, право, что вам и сказать на этот счет, - заметил он. - Мне и без того жилось неплохо. Уж очень много забот прибавится!
- Так не берите на себя этих забот, любезнейший мистер Боффин!
- То есть как это не брать? - вопросил мистер Боффин.
- Говоря теперь со всей безответственностью частного лица, а не с глубокомыслием профессионального советчика, - ответил Мортимер, - я бы сказал: уж если вас так угнетают размеры капитала, вы можете найти утешение в мысли, что его очень легко убавить. А если вам и это покажется затруднительно, можете утешиться еще одним соображением: найдется множество охотников помогать вам.
- Я что-то плохо вас понимаю, - возразил мистер Боффин, по-прежнему в недоумении. - Ничего, знаете ли, не вижу хорошего в том, что вы говорите.
- А разве есть в жизни что-нибудь хорошее? - спросил Мортимер, поднимая брови.
- Да, у меня бывало, - задумчиво глядя на него, отвечал мистер Боффин. - Когда я еще служил десятником в "Приюте" - до того как он стал "Приютом", - мне это дело очень нравилось. Старик был сущий татарин (не в укор его памяти будь сказано), зато смотреть за работами с раннего утра до позднего вечера было очень приятно. Жалко даже, что он нажил такую уйму денег. Для него же было бы лучше, если б он поменьше о них думал. Будьте уверены, заботы ему и самому были в тягость! - вдруг сделал он открытие.
Мистер Лайтвуд кашлянул, не вполне убежденный.
- А если говорить насчет того, что хорошо, а что нет, - продолжал мистер Боффин, - так, боже милостивый, ежели разобрать все как следует, одно за другим, разве от денег можно ждать добра? Когда старик в конце концов поступил по справедливости с бедным мальчиком, ничего хорошего из этого не вышло. Беднягу убили в ту самую минуту, когда он, можно сказать, подносил чашку с блюдечком к устам. Теперь я могу сказать вам, мистер Лайтвуд, что мы с миссис Боффин всегда заступались за беднягу, и как только старик нас за это не честил! Помню, однажды миссис Боффин высказала ему напрямик свое мнение насчет родственных отношений, а он сорвал с нее шляпку (она почти всегда носила черную соломенную шляпку, для удобства, на самой макушке) и пустил колесом через весь двор. Как не помнить! А в другой раз, когда он, мало того что сорвал шляпку, но и дошел до личностей, я ему чуть было не дал по шее, да миссис Боффин бросилась нас разнимать, и я угодил ей прямо в висок. Она так и повалилась, мистер Лайтвуд. Как подкошенная!
Мистер Лайтвуд пробормотал, что это "делает честь ему и сердцу миссис Боффин".
- Вы понимаете, - продолжал мистер Боффин, - я для того только это говорю теперь, когда все уже позади, чтобы показать вам, что мы с миссис Боффин всегда стояли за детей, как оно и следует по христианству. Мы с миссис Боффин заступались за девочку, заступались и за мальчика; мы с ней шли против старика; а ведь он каждую минуту мог выгнать нас на улицу, не глядя на все наши старания. А миссис Боффин, - продолжал он, понизив голос, - до того дошла, что при мне прямо в лицо назвала его бессердечным негодяем. Теперь, когда она стала модницей, ей, может, неприятно про это вспоминать.