— Сыну? Сыну… да двадцать с хвостиком, черт побери. Если он похож на Новоселова, то должен быть совсем взрослым мужиком.
— Если похож.
— Если похож.
Лена Новоселова, казалось, ничуть не удивилась гостям.
— Проходите, — хмуро сказала она.
Гусаров почувствовал себя неловко. За все, за все было стыдно: за то, что пришли сейчас, и за то, что не приходили раньше, за то, что живы, и даже, на Ленин взгляд, в чем-то состоялись, в то время как… Гусаров даже стыдливо спрятал ключ от автомобиля, не желая корчить перед Леной типичного писателя с машиной.
Лена тут же начала собирать на стол, делая это вроде бы медленно и лениво, но в итоге ловко и быстро. Они ели, припоминая даже вкус борща, которым их много лет назад всегда кормили в этом доме.
— Вы пришли спросить, не жив ли случайно Володька? Нет. Он умер. Умер. По крайней мере, для меня.
— Вот что! — от беспомощности взорвалась Горчакова. — Мы тебе не враги. И ему тоже. Не темни тут, поняла? Что значит «умер для тебя»? Что это за многозначительность?
— А как ты мне прикажешь? Если выходит этот роман, а потом является Золотов, берет меня на пушку: где Володька, да где я его прячу? А теперь вы… Ворошить все, когда я уже давно похоронила…
— Он похоронен здесь?
— Нет. В том-то и дело, что нет. В том-то и дело, что я его не хоронила даже. Я тогда в бегах была. Приключений на свою задницу искала. А он… Вы же знаете — он не меня любил. Потому я уйти от него хотела. От живого и ушла бы. А вот от мертвого — не смогла. Будто я этой любовью к памяти от него заразилась. Он любил свою Валюху окаянную, я люблю его. Такая вот карусель. Золотов пришел, душу вывернул. Жив, говорит, Володька. Дал понять, что жив и от меня бегает. Мне приятно? Приятно мне — вопрос вам, хреновы инженеры душ человеческих? А тут еще свекровь — как кислотой в рожу: парень тот, Гриханов, которого Володька всю жизнь искал, чтоб расправиться… Гриханов этот, оказывается, еще тогда, семнадцать лет назад, перед Володиной… смертью живым объявился. А говорили, что его пришили. Ну и, мол, нашел его Володька да и убил, как собирался. Ни обо мне, ни о Ваньке не подумал. А сам он, мол, в бега под чужой фамилией. У Золотова так глазки и забегали, когда он про Гриханова услышал. Ему, вишь ты, сразу все ясно стало.
— Не похоже! — резко оборвал ее Гусаров. — Не похоже, дура-баба! Любил, не любил… Твой муж был больше этого. Убить он мог, не спорю. Но предать? Предать тебя и сына, скрываться от вас… Совсем ты дура… Не об измене думай. Может, другое какое несчастье случилось?
Гусаров не утешал Лену. Говорил то, что думал. Лена поняла, что он не врет, мгновенно преобразилась, подобрела.
— Если калекой стал…
— Книжно очень уж… — скривилась Горчакова.
— А книжки по жизни пишутся, — поучительно сказала Лена. — Мой Володька и вообще такой — как из книжки!
И тут она была права.
— Он… благородный… — посветлев лицом, добавила Лена. — Вот одного только не пойму: почему он в этой «Львиной доле» про судьбу свою не написал. Вылез он из этой трещины? Не замерз? А дальше что? Слезай, приехали? А что с тем гусем сделали, который бросил его умирать? А главное, что он сам мог с ним сделать, если догнал?
Дальше того, что все они, все трое, знали о Новоселове, автор «Львиной доли» не пошел. То ли потому, что Новоселов погиб, то ли потому, что не хочет считаться в живых.
— Других бумаг, кроме тех, что ты нам давала, после него не осталось?
— Не-а… Так, тетрадочка одна. Вроде дневника. Ее какая-то журналистка у меня брала. Сказала, она с Севера. Очерк, мол, напишет. Хотя я не поняла — какой очерк? Он ведь не это, не героически погиб. А от болезни. Ведь сколько комиссий всегда проходил, а вот не знал, что у него такой страшный диабет.
Гусаров отметил про себя, что подтверждается давно замеченная им закономерность: болезнь, которую носит в себе человек, даже не зная о ней, обостряет дар мысли и предчувствия. Предсмертно умен был Новоселов. Но это будет правдой, если он действительно умер.
— Вернула она тетрадь? — спросила Горчакова.
— Да. Вернула.
— А журналистку ты раньше не видала? Это случайно не Ванда?
— Нет, что ты. Это была совсем молоденькая девочка.
Лена была снова такой, как прежде. Открытой, гостеприимной, даже веселой. Ее, очевидно, утешило то, что друзья Новоселова знали о нем не больше, чем она, а значит, золотовская идейка трещала по всем швам. Кто такой Золотов, чтоб знать правду, если ее не знают Андрей с Женькой, люди, которых Володька так любил.