Дома, в тихом уюте, наскоро приласкав-ободрив всё ещё колючего Фирса Иваныча, я укутался поплотнее в одеяло и начал медитировать: спать…спать…спать…
Из-за окна, издалека-издалека, глухо доносился беспрерывный вой.
Спать! спать! спать!..
Наутро я первым делом, сам ещё не позавтракав и проигнорировав мявканье кота, выудил всё мясо из супа, завернул в клочок целлофана и выскочил во двор. Принтер сидел на газоне под ивой. При виде меня он нехотя шевельнул хвостом, привстал. Я подсунул ему под нос мясные кости. Пёс обнюхал их, прихватил одну клыками, подержал в пасти и положил.
– Эх, пёс ты пёс! Что же с тобой делать, а? Гибнешь ни за понюх табаку, животина ты разнесчастная.
Да-а-а, Принтеру – если бы он только мог по-настоящему мыслить, – оставалось только самому смертоубиться.
Я поднялся домой, нашёл в справочнике телефон ветлечебницы…
Полина Яковлевна – это сразу бросалось в глаза – уже терпеть меня не могла. Она меня ненавидела, видать, потуже, чем своего бывшего пса.
– Ну – чего – вам – ещё – от – меня – надо?!
– Понимаете ли, вашего Принтера придётся усыпить – иного выхода нет. Я узнал: надо двадцать пять тысяч.
– Что-о-о? И вы хотите сказать: я должна выложить эти денежки?
– Ну не я же! Собака всё-таки ваша. Вы только дайте деньги: я сам отвезу – вам никаких хлопот.
– Всё! – отрезала Полина Яковлевна. – Отстаньте от меня! Никаких денег я не дам – я не миллионерша.
И она захлопнула дверь. Минуты две ещё, задавливая гнев, стоял я перед чёрным дерматином и до боли сжимал кулаки. Так хотелось садануть пинком, вышибить дверную коробку, сказать вонючей этой бабе пару ласковых…
Дома я созвал военный совет.
– Ну, что, Фирс Иваныч, делать будем? Жить Кузьма у нас не хочет и не будет. На улице он погибнет, а прежде настрадается-натерпится всего… Увы, и, увы, один лишь выход – а?
– Мр-р-р! Мр-р-р! Мр-р-р!..
Кот мой со мной согласен. Мы с ним отлично понимаем друг друга.
– Ну, что ж, придётся от «автоденег» отщипнуть. Так мы никогда и не накопим с тобой на «жигуль».
Я разыскал сберегательную книжку, попил наспех кофе, подпитал и кота: налил ему молока, отрезал кубик сыра, сдобрил его из пипетки парой капель витаминного раствора. Потом оделся, прихватил зонт – собиралась, судя по всему, гроза – и вышел.
Принтер так и сидел под ивой, тоскливо посматривал на серый свет.
Сняв деньги с книжки, я заскочил ещё в два-три места по делам, съездил на другой край города в разведку, – где же расположена эта ветеринарная больница, переждал грянувший-таки потоп в кафешке. Вернулся я домой далеко после обеда.
Пса под деревом не было.
Что такое? Где же он? Я сходил к соседним подъездам вправо и влево, окинул взглядом двор – Принтер исчез. Первая мысль: ну, слава Богу, опомнилась Полина Яковлевна, очеловечилась. А может, кто другой собаку взял? Ведь видно сразу: не бродячая, с ошейником.
Хотел сперва постучаться к Полине Яковлевне, но уж до того нервировало одно только воспоминание о ней, что решил отложить свой визит до более крепкого настроения.
«Да куда ж ему больше деваться? – успокаивал я сам себя. – Конечно, дома сейчас лежит и хвостом ковёр выбивает…»
Эх, зря только сберкнижку потревожил!
К Полине Яковлевне я так и не заглянул ни в этот день, ни на следующий.
Принтера не видать во дворе, да и своих забот навалилось воз и маленькая тележка – не до чужих псов.
В среду вечером я опять потащился с мусорным ведром во двор. И чёрт его знает, откуда столько отходов набирается, – не успеваешь оттаскивать.
Мусорные контейнеры в дальнем углу нашего двора занимали обширную площадку, теснилось их штук десять. Я направился к самому дальнему, из которого мусор ещё не вываливался. Железный короб стоял почти впритык к деревянному забору ограждения, заросшему кустами и высокой травой. Я уже опрокинул ведро, постучал по краю контейнера, вытряхивая дочиста, и уже повернулся уходить, как вдруг что-то как бы подтолкнуло меня. Я невольно заглянул в проём между мусорным баком и забором. Сердце притиснуло.
Там лежал Принтер.
Он был ещё жив. Правый глаз запёкся кроваво-студенистой плёнкой. Из ноздрей медленно высачивались алые капли и падали на лапы. Трава под его мордой краснела уже застывшими и ещё засыхающими пятнами, над которыми клубился рой мух. Бока собаки судорожно вздымались и опадали. Ошейник с серебряными бляхами исчез.
– Принтер! Принтер! – вскрикнул я, тронул его за холку.
Пёс медленно приоткрыл уцелевший глаз, сквозь смертную муть глянул на меня и начал поднимать голову. Но лишь чуть оторвал её от лап, растягивая красные паутины, покачал ею из стороны в сторону, словно укоряя кого-то, и вновь бессильно уронил. Хвост его еле шевельнулся, вильнул. Чувствовалось, у бедного пса отбиты все внутренности, переломаны кости.