Несмотря на мое отношение к танцам, мне не раз приходилось выступать в защиту танцоров. Расскажу лишь об одном случае. Как-то я находился в приходе Бугальидо с группой товарищей из Амеса и Бриона. В разгар веселья к нам подошли несколько дюжих молодых людей и сообщили, что сержант приказал прекратить танцы. Было еще светло, но жандармам, видимо, хотелось пораньше освободиться.
Их поведение возмутило меня, и я сказал дирижеру оркестра, чтобы он продолжал играть. Одновременно посоветовал молодым людям последить за порядком. Танцы продолжались. Наше неповиновение, а также обилие выпитого вина вызвали у сержанта нервный припадок. Пришлось прибегнуть к помощи врача. На этот раз инцидент был исчерпан.
Но не все подобные стычки заканчивались столь безобидно. Так, в середине мая 1929 года я с товарищем возвращался с собрания группы рабочих-лесопильщиков, которое мы проводили в ночь с субботы на воскресенье в сосняке прихода Качейрас. Около деревни Рахо мы увидели пересекающий шоссе крестный ход и остановились примерно в двухстах шагах, пропуская его, а затем продолжили свой путь. Вдруг один из священников сделал нам знак обнажить головы. Мы не обратили на него внимания. Тогда он поднял крик. Подойдя к нему, я сказал, что здесь не церковь, к тому же мы уже проявили достаточно уважения к церковным обрядам, остановившись на почтительном расстоянии, хотя имели право продолжать свой путь.
В этот момент появились находившиеся поблизости в таверне три жандарма, которые попытались задержать меня. Это были старшина Рэй, жандарм Санмигель и еще один, имени которого я не помню. Рэй стал справа от меня, Санмигель слева, а третий пристроился сзади. После этого они приказали мне следовать за ними в таверну.
Несправедливость ареста, торжествующая улыбка священника и других свидетелей этой сцены так взбудоражили мою кровь, что одним ударом я свалил Санмигеля на землю, а затем, не дав старшине выхватить пистолет, ударил и его. В этот же момент жандарм, стоявший сзади, прикладом разбил мне голову. Но я продолжал держать старшину, и жандарм не решался выстрелить в меня. Думается, что ему и не очень хотелось это делать. Он бегал вокруг как сумасшедший. Тут в дело вмешалось несколько соматенес (нечто вроде деревенской полиции, комплектовавшейся из волонтеров, в большинстве случаев реакционеров). С их помощью жандармам удалось втащить меня в таверну, принадлежавшую одному из соматенес.
Воспользовавшись суматохой, мой товарищ сбежал, и жандармы решили, что он отправился предупредить моих братьев. Так оно и оказалось. Тогда они сообщили о случившемся командиру роты капитану Хосе Бланко Ново в Сантьяго и попросили у него подкрепления. Во второй половине дня в таверне появился сам капитан с пятью жандармами. Он приказал всем покинуть зал и, когда мы остались одни, сказал, что сюда направляются мои братья и друзья и я буду нести ответственность за трагедию, которая может произойти. После этого я позволил увести себя. Спустя несколько минут мы выехали в Сантьяго, где меня заключили в тюрьму.
На следующий день в тюрьме появился пехотный майор Карнеро, назначенный для ведения следствия. Его сопровождал в качестве секретаря сержант Ривас. Первые же слова майора удивили меня. Он стал ругать жандармерию и вел допрос в благоприятном для меня направлении. В конце он сказал, что понимает мое стремление как можно скорее выйти на свободу и поэтому на следующий же день пришлет мне на подпись прошение на имя военного судьи, которое затем направит ему вместе с делом. Спустя восемнадцать дней я был отпущен на поруки. Что касается капитана жандармерии Бланко Ново, то в 1947 году, будучи уже подполковником, он зверски убил нашего товарища — Касто Гарсиа Росаса, руководителя коммунистов и партизан в Астурии.
9 ноября того же 1929 года на местной ярмарке появились пять жандармов. Один из них подошел ко мне и грубо схватил за лацкан пиджака. Ударом кулака я повалил жандарма на землю, затем поставил на ноги и, сорвав с него ремни, отхлестал по лицу. Вмешались другие жандармы. Тут же были и два моих брата с товарищами. Это обстоятельство охладило жандармов, в глубине души радовавшихся уроку, который я дал их приятелю-провокатору. Этим дело и ограничилось.
Жандарма звали «Эл Каталан»[6]. Он был незаконнорожденным сыном Риверо де Агилар, в доме которого его мать работала прислугой. В 1936 году один из Риверо де Агилар выступал в качестве прокурора на военном суде, приговорившем моего брата Фаустино к смертной казни. В годы диктатуры Франко он стал миллионером.