Снайпер не стреляет по команде "пли!" Приказ на поражение означает, что он должен выстрелить, когда посчитает позицию беспроигрышной.
Движение Пробитого, потянувшегося рукой куда-то за пояс, открыло его для снайпера.
Палец на спусковом крючке расслабился. И начал плавное движение...
Хлопок действительно был негромким...
Пробитого откинуло от удара тяжелой девятимиллиметровой пулей. Он упал на землю. Толстушка, взвыв, как сирена "Скорой помощи", бросилась прочь - прямо в объятия мчащихся вперед собровцев, которых, судя по обалдевшему выражению на ее лице, она приняла за каких-то чертей.
Пробитый, зарычав, попытался приподняться. Рука его снова потянулась к гранате за поясом. Движения ему давались тяжело, но он упрямо хотел дотянуться до нее. Рвануть бы ее, когда эти гады подойдут ближе!..
Он видел сквозь пелену, как они двигались к нему-стремительно, неотвратимо. По ушам бил казавшийся громом топот их тяжелых башмаков. Он почти дотянулся. Рука уже нащупала "эфку". Рванет - и тогда мало не покажется!
Тяжелый десантный ботинок врезал ему по руке. Наступили на другую руку.
Потом Пробитому завели руки за спину. Бойцы СОБРа обыскали его. Осторожно извлекли гранату из-за пояса. Выкрутили запал. Только после этого невысокий, с обветренным лицом собровец перевел облегченно дух:
- А ведь он не успел самую малость...
Когда подъехал Ушаков, Пробитого уже перевязывали.
- Сейчас, - сказал собровец, заканчивая перевязку. Пробитый лежал на брезенте, постеленном на асфальт. Воздух с хрипом вырывался из его легких. По лицу было видно, что он уходит вдаль, но усилием воли еще держится на поверхности, не давая сознанию рухнуть в пучину.
Ушаков опустился на колено рядом с ним.
- Все же достал меня, - прохрипел Пробитый, мутно глядя на начальника уголовного розыска.
- Иначе не могло быть, - произнес Ушаков.
- Плохо... Мне кранты. Амба...
- Может, выкарабкаешься.
- Чую... Не хочу... Как-то плохо все... Плохо, да.. Я умираю, да... Плохо все...
- Кто тебе заказал Глушака?
-А пошел ты...
- Кто заказал Глушака? Кто заказал Сороку? Кто?!
- Пшел нахер, ублюдок...
- Ты сейчас сдохнешь, а он будет радоваться, что ты вовремя скончался и теперь на него показать некому, - усмехнулся начальник уголовного розыска. - Он же на радостях стол в кабаке закажет. И будет водку глушить за то, что ты вовремя сдох, Пробитый! Ты хоть об этом подумай...
- Уйди...
-Давай говори...
Пробитый помолчал, прикрыл глаза. И когда Ушаков уже решил, что тот потерял сознание, бандит открыл глаза.
- Ладно... - Он закашлялся, закатил глаза, и Ушаков побоялся, что он сейчас все-таки выключится.
Но Пробитый заскрипел зубами, взор его просветлел. Почти нормальным голосом киллер произнес:
- А ты прав...
Срывающимся голосом, вставляя с натугой слова между хрипом и кашлем, он выложил все. Желание рассчитаться удерживало его на этой земле.
Он закончил рассказ и прошептал:
- Все.
Это отняло у него остаток сил. Он закрыл глаза. Дернулся. Тело обмякло.
- Не выживет, - со знанием дела сказал собровец. - И хрен с ним...
Тут подошел оперативник из службы наружного наблюдения - тот самый Третий - и сообщил:
- Товарищ полковник, на связи Гринев. Ушаков подошел к собровскому "рафику", взял микрофон рации и произнес:
- Ноль-первый на связи.
- Ноль-второй. Тут мы бизнесмена взяли. Через границу двигал на своей машине.
- Что говорит?
- Возмущается...
- Буду через час.
- Понял...
Глава 19 ЧУЖОЙ ВАГОН
Сапковский сидел на стуле в кабинете Гринева. Выглядел он крепко придавленным, как лягушка протектором "жигуля". Глаза бегали, притом с каждой минутой все быстрее.
- Все-таки я требую... - время от времени начинал он качать права, вспоминая, что являет собой не какую-то там шавку, которую можно повязать на пятнадцать суток за нетрезвую морду и провонявшую одежду, а одну из надеж и опор полесского бизнеса, человека, привыкшего шататься по губернаторским тусовкам, и что он упакован полностью по классу "VIP", начиная от особняков, джипов, золотых кредитных карточек и кончая всякими безделушками для туземцев вроде четырех мобильных телефонов.
- Ты будешь у параши требовать, - ответил, зевнув, Гринев, рассматривая Плута, как клопа, и будто прикидывая между делом, давить его ногтем или не давить.
- Наручники снимите!
- Ты же из особо опасных. Я не рискну, - усмехнулся Гринев, которому был по душе этот спектакль.
- Вы за все ответите, - как-то жалобно угрожал Сапковский, со стыдом ощущая, что выглядит сейчас не как "новый русский", опора режима, а как курица ощипанная. Да, быстро слетает внешний лоск.
К табачным разборкам, общению с бандитами, к войне, которую постоянно приходится вести для того, чтобы зарабатывать все больше денег, Сапковский постепенно привык. Но к милицейским фокусам привыкнуть невозможно. Тем более с первых дней шального, разгульного, безумно прибыльного и бестолкового бизнеса, которым ему приходилось заниматься, его назойливо грызла мысль: вот однажды к нему придут и скажут: ты, парень, едешь в этом вагоне СВ не по своему билету, а по поддельному, и выкинут из роскошного купе несущегося вперед на всех парах поезда да еще оштрафуют по всем правилам. Самый большой кошмар, который мучил его, - это страх того, что шальная судьба, которая вынесла его наверх, однажды по своему капризу так же быстро обрушит его вниз. А падать сверху очень больно... Плут знал, что эта мысль точит не его одного. Только бесчувственным болванам без единой извилины в голове она не досаждала.
Гринев листал бумаги. Их накопилось множество, и работа с ними не доставляла заместителю начальника уголовного розыска никакого удовольствия. На некоторых документах он почерком, понятным только ему, ставил резолюции. Иногда шептал что-то себе под нос. Потом поднимал глаза на продолжающего расплываться и терять форму, как снег на сковороде, клиента.