Эта пытка ожиданием длилась уже полтора часа.
- Я требую адвоката, - ныл Сапковский.
- Адвоката нет. Могу палача предложить.
- Что?! - взвизгнул табачный делец. Нервы у него наконец сдали окончательно.
- Вам, сволочам, не адвокаты нужны, а палачи, - доходчиво разъяснил свою жизненную позицию Гринев, - Потому что кровя из трудового народа вы все выпили, а плату достойную за это может с вас взыскать только палач. Вот так-то, Плут. Мне думается, смертную казнь ненадолго отменили.
- Это гестапо, да? - взвыл Сапковский, вдруг почувствовавший, что еще немного и он просто разрыдается в голос. Или вцепится в этого пожилого, здоровенного служебного бульдога.
- Сейчас нет. Но во время войны действительно в этом здании находилось гестапо. И в этом кабинете сидел заместитель его начальника. Так что преемственность прослеживается, - усмехнулся Гринев.
Сапковский замолчал. Он сидел, ощущая, как волна дрожи прокатывает по телу и становится жарко. Очень жарко. Голова пошла кругом. Еще не хватало сейчас грохнуться в обморок.
- Здравствуйте, Казимир Германович, - сказал Ушаков, быстрым шагом заходя в кабинет.
Сапковский напряженно посмотрел на него и буркнул что-то нечленораздельное.
- Ну что?.. - Ушаков взял стул и уселся напротив задержанного. Рассказывать будем?
- Что рассказывать?
- А что, нечего рассказывать? Не поверю... Жду явку с повинной.
- Я ничего не делал!
- Да? - усмехнулся начальник уголовного розыска- А кто Глушко заказал?
- Я не заказывал Глушака! Я никого никогда не заказывал! Я бизнесмен.
- Торгаш ты, - поправил Гринев.
- Да, торгаш! И горжусь этим. Не будь торгашей, вы бы с голоду сдохли!
- Ну да, - кивнул Ушаков. - А кто все же Глушака заказал?
- Я не знаю.
- Знаешь ведь. Плут. Все ты знаешь... Рассказывай. Ну, давай, не томи.
- Я правда не знаю!
- Кто?
- Я могу только предположить, - в отчаянии произнес Сапковский.
- Кто, я тебя спросил.
-Мог... Мог только...
-Ну.
- Только Арнольд.
- Почему?
- Больше некому. Через счета, которыми мы пользовались для наиболее деликатных случаев, прогнали те самые деньги...
- Деньги, которые собрал Сорока со всего города?
- Да... Глушак об этом узнал. Подумал почему-то сперва на меня. Вызвал на базар Арнольда. Тот давно понял, куда все идет. И понял, что Глушак не остановится, пока не раскопает все.
- И решил убрать Глушака? А заодно сам себя завалить? Способ самоубийства такой? - иронично спрашивал Ушаков, внимательно разглядывая Плута.
- Ну, не знаю... Может, заказал кто-то из тех, с кем Арнольд угонял эти деньги. Не мог же один такое сделать. Тот решил и от Глушака избавиться.
- Резонно... Дай протокол допроса и ручку, - попросил Ушаков у своего заместителя.
Гринев полез в стол, раскопал скопившуюся в ящике груду бумаг, нашел бланк и протянул начальнику уголовного розыска вместе с чернильной ручкой.
Ушаков мелким почерком заполнил протокол, приписав "по поручению следователя прокуратуры г. Полесска".
- Прочитай, подпиши, - он протянул бумагу Сапковскому.
Тот пробежал глазами написанное. И воскликнул:
- Я не могу это подписать!
- Ты мне все это разве не говорил только что?
- Говорил. Но подписать не могу.
- А куда ты на хрен денешься, - жестко произне Ушаков.
Плут дрожащей рукой вывел: "С моих слов записано верно". Расписался.
- Отлично, - кивнул начальник уголовного розыска. - Посидишь в пятом кабинете час - и свободен.
- Как? - не понял Сапковский.
- Пока свободен...
Гринев озадаченно посмотрел на своего начальника.
- Так вы знали, что я невиновен, - произнес Сапковский. - Тогда зачем все это?
- Что - это?
- Давление. Оскорбления. Со мной вот товарищ полковник обращался как с законченным преступником.
- А ты и есть законченный преступник, - сказал Ушаков и, не в силах сдержаться, выдал то, что накипело: - Вы все растащили, до чего ручки ваши загребущие дотянулись. Все изгадили. От вас исходят ядовитые миазмы. Где вы там подкуп, разборки, взятки. Там кровь льется... А что вы сделали с нашим городом, который раньше самым спокойным городом в Советском Союзе был! Во что превратили!.. Вы как болезнь, которую нужно глушить антибиотиками.
- Я ему уже палача предлагал, - усмехнулся Гринев.
- Во, поперла классовая ненависть, - хмыкнул Сапковский, который моментально расслабился, поняв, что на этот раз все закончилось благополучно.
- Классовая? Это уже интересно, - посмотрел на него с насмешкой Ушаков.
- А хотите откровенно? - спросил Сапковский.
- Давай.
- Да вы просто нам завидуете. Всему. Костюмам, какие мы носим. Машинам, на которых мы ездим. И вся эта классовая ненависть от ощущения бессилия добыть все это... Вы же... Вы же никто. - Слова лились из Сапковского - нервно, неудержимо, он не мог совладать с собой, хотя и понимал, что городит лишнее. Вы упиваетесь ощущением власти над людьми, припертыми к стене. А без этой власти вы нули без палочек. Завтра вышибут на пенсию - и вам не светит ничего. Вы не способны заработать деньги. Потому как созданы такими, что из арифметики знаете только одно действие - делить. Вы псы голодные на цепи, и хозяин вас даже кормить нормально не считает нужным, так, кинет отбросы, чтобы с голоду не сдохли. Вы же задарма от злобы да от обделенности в горло кому угодно вцепитесь.
- Дать ему, что ли, по почкам? - задумчиво посмотрел Гринев на Сапковского.
- Не стоит... Еще есть какие соображения по нашему поводу? - спросил Ушаков.
- Да прав я во всем, - махнул дрожащей рукой Сапковский. - Это вас и злит. Если вам дать эти костюмы и машины, вы будете довольны до задницы и все ваши принципы тут же водой смоет, как кое-что в унитазе.
- Да при чем здесь принципы, - вздохнул Ушаков устало.
Он вдруг подумал, что принципов у него действительно в последнее время остается все меньше. Какая-то высокая мораль, какие-то романтические порывы это все чепуха. Есть нечто более важное - нечто такое в душе, что отказывается принимать всю окружающую мерзость. И это, пожалуй, единственное, что осталось у него. И этот самовлюбленный, считающий себя кругом правым ублюдок на самом деле просто угодил пальцем в небо. А суть простая - они просто разные биологические виды, хотя вроде и классифицируются одинаково - как гомо сапиенсы.