Однажды, после воздушного первомайского парада, он должен был показать гостям фигурные полеты. После изумительного каскада фигур Курдюмов пошел на посадку. Пройдя один круг над аэродромом, он зашел параллельно «Т», сбавил газ и начал планировать.
— Шасси, шасси! — вдруг раздались крики.
Взглянув на самолет, все заметили, что шасси у Курдюмова не выпущено, в то время как летчик шел с явным намерением садиться.
На старте моментально выложили крест, давая знать летчику, что посадка запрещена. Тогда Курдюмов ушел на второй круг и через несколько минут снова пошел на снижение.
Мы недоумевали, в чем дело.
Неисправность! Тогда почему такая рискованная посадка? Криком и шумом, сигналами мы давали знать Курдюмову, что с шасси у него неблагополучно. Некоторые пилоты ложились на землю, размахивая руками и ногами, другие орали во всю силу своих легких. Ничто не помогало.
Курдюмов спокойно шел на посадку и не обращал внимания на наши крики и жестикуляции.
В момент приземления под машиной поднялся столб пыли. Посадив самолет на брюхо, без выпущенного шасси, Курдюмов проехал несколько десятков метров по аэродрому… и остановился.
Со всех ног мы бросились к месту приземления.
Наш командир, несмотря на свою тучность, оказался впереди.
— Что же ты так садишься? — закричал он, подбегая к кабине летчика.
Курдюмов неторопливо вылез из машины и, взглянув на нее сбоку, безнадежно схватился за голову:
— Эх, шасси-то и забыл выпустить!
Сколько горечи было в его словах и выразительном жесте!
Командир сочувственно начал расспрашивать об обстоятельствах нелепой посадки, испортившей такой замечательный полет.
— Неужели вы не видели наших сигналов? — спросил он удрученного Курдюмова.
— Видел! Только я принял ваши жестикуляции за приветствия.
На рассвете
До начала праздника на Тушинском аэродроме оставались ровно сутки, когда я получил телеграмму:
«Ваши показательные прыжки включены в программу. Прибыть двенадцати часам».
Спешно собрав чемоданчик, я бросился к командиру доложить о своем внезапном отъезде и застал его в кабинете за чтением приказов.
— Да, Кайтанов, садитесь!
— Боюсь опоздать, товарищ командир.
— Пустяки. До отхода «стрелы» два с половиной часа. Дорога до Ленинграда — час, шофер уже ждет. У вас остается час времени. Скажите лучше, что вы покажете в Тушине?
Переминаясь с ноги на ногу, я разом выпалил ему свои планы.
— Садитесь! — приказал командир.
Сажусь на краешек стула, поминутно вскидывая ручные часы.
— Полагаю, что парный затяжной прыжок с Евдокимовым выйдет у вас эффектно. Кстати, какую обещают погоду?
— Нормальную.
Командир сиял телефонную трубку.
— Синоптик, прогноз на завтра? Так, так… Хорошо…
Он неторопливо положил телефонную трубку, удовлетворенный обещанной погодой.
— Особо предупреждаю насчет трюкачества… Чтобы никаких фокусов… никакого риску… Предупредите Евдокимова: посажу, если узнаю, что «тянул» ниже двухсот метров. Понятно?
— Есть, товарищ командир. Разрешите итти?
— Сидите!
Я снова опустился на края стула.
— Парашюты будут на месте?
— Так точно!
— Лично проверьте укладку.
— Есть. Можно итти?
— Куда спешите? У вас вагон времени. Впрочем…
Командир напутствует меня крепким рукопожатием. Я стремглав вылетаю из кабинета.
Маленький «Газик», фыркая, сорвался с места, пронесся пыльными улицами и через тополевую аллею выскочил на асфальтированное шоссе..
— Когда будем в Ленинграде? — спросил я шофера.
— Минут через пятьдесят.
— Не думаю, — сказал я, указывая на грузовую машину, которая с грохотом опережала нас. — Уж если грузовики обжимают…
Подзадоренный шофер «жмет на все конфорки», заставляя трепетать тщедушный кузов машины. Асфальтированное шоссе проносится, как в кино, и мы скоро настигаем «обжавший» нас грузовик.
Несколько мгновений мы мчимся вместе с ним ось в ось, потом вдруг в моторе что-то захлопало, заднюю часть кузова занесло так стремительно, что шофер едва успел дать тормоз. Грузовик пылит уже далеко, оставив нас посреди дороги.
— Ну, что? — спросил я, вылезая из машины.
Шофер не спеша обнажил воспаленный мотор, пристально посмотрел на него, потом, сплюнув с горечью, оперся на крыло:
— Так и знал, что не выдержит.
— Зачем же ехал?
— Надеялся.
Раздраженный нелепой историей, я посмотрел на шоссе, пустынное в своей далекой перспективе. Ни одной попутной, ни одной встречной машины, хотя бы грузовой.